Шагающий по краю - страница 24

Шрифт
Интервал
Звучит «шалом», окутывая плечи
Своим теплом сквозь годы, вёрсты, тьму.
Звучит «шалом», и я стремлюсь навстречу
Сквозь вихри чувств и мыслей кутерьму.
Перевалила жизнь за половину,
Но вызван я тобой из суеты,
И ветер странствий холодит мне спину,
И грудь щемит восторгом высоты.
Субботний вечер расставляет свечи,
«Шалом, хавер, пойму я и приму».
Звучит «шалом», и я лечу навстречу,
Ерушалаим, зову твоему.

Письмо из Москвы в Иерусалим

Да, русский я! И сладкая до боли
Щемит тоска, а не английский сплин,
В ней волн прибой в осеннем ржавом поле
И тающий над ним гусиный клин.
Но я еврей! И дым тысячелетий
Окутывает, небо заслоня,
Рим первый и второй. А этот третий?
Иль я избрал, иль он избрал меня?
Проломлена стена тупым тараном,
И снова вдаль сухим листом лечу.
Но не хочу в Толедо жить мараном
И покидать Толедо не хочу.
Я не хочу стать в Аушвице пеплом.
Но как оставить Рейна берега?
Я онемел. Душа моя ослепла.
Рука отсохла. И стоят стога…
На всех полях стоят стога разлуки,
Любовь, надежда сохнут на юру,
И шепчет ветер гаснущие звуки:
«Тебя ли позабуду, Иеру…»
Брожу я по Москве, Иерусалиму,
Ищу покой, двойной печали сын.
Но горестно вздыхают серафимы:
Всегда один…

Рождение пророка

Был день седьмой. Растущая луна
Тревожного, щемящего нисана.
Ушёл он в спальню необычно рано,
Но спать не мог: сегодня не до сна.
Болит душа. Волнения причины
Давно понятны. Лунный полукруг
Далёк и пуст, как идолов личины,
Пропитан злобой, желчью, как Мардук.
Мир раскололся. Кружится война,
Насилья волны гонит Прат суровый.
И страшная всеобщая вина
Колеблет мироздания основы.
Неужто жизнь лишь случая игра,
Похмелья миг в чужом холодном пире?
Не зная зла, не ведая добра,
Ей тешатся безликие кумиры.
Бесчисленных ваалов ложь и скверну
Рубил, сжигал он, но молчал народ,
Уже его испытывал на верность
В печи коварный мстительный Нимврод.
Отец его богат, слыл мудрецом,
В Харране приторговывал богами.
Аврам пытался говорить с отцом,
Но каждый раз они сшибались лбами.
Кого любить в чужом холодном мире?
Он в гневе был, отчаянье, тоске.
Нет Бога в пошлом золотом кумире,
Нет правды в чёрной крашеной доске.
Что делать, если невозможно жить
От подступившей к горлу вязкой лжи,
А тихий голос совести звенит
Струною, опрокинутой в зенит?
Молился он. И в страстной жажде слова
Была душа зерном для молотьбы.
Всё внешнее сметалось, как полова,
Следующая страница