Я проснусь однажды старым,
очень старым и седым
и пойму, что даже даром
не хочу быть молодым.
Но за этим поворотом,
на изломе бытия,
станет грустно отчего-то,
словно я уже не я,
будто в этом старом теле
постепенно, не спеша,
незаметно постарела
вместе с телом и душа.
А шальная, молодая
вместе с телом молодым
постучалась в двери рая
и растаяла, как дым.
Но и этой старой клуше,
хоть она не молода,
хочется ведь песни слушать,
спрашивать: ты любишь, да?
Не могу понять, хоть тресни:
если будет страшный суд,
кто из них тогда воскреснет,
чьё ей тело поднесут?
И когда взмахнёт десницей
шестикрылый Серафим,
с телом чьим соединится,
хорошо ль ей будет с ним?
Вдруг душе, что постарела,
испытала боль и грусть,
не своё предложат тело,
юное предложат тело…
Ну и ладно, ну и пусть.