О детях Кощеевых - страница 43

Шрифт
Интервал


Клим бы, конечно, сказал, что он дурак. Что надо ловить момент и получать удовольствие. Только вот Яков не совсем понимал, что значит ловить момент ради момента. А что потом? Ведь это «потом» обязательно настанет. И как тогда?

Рука уверенно вывела изгиб спины, спустила на него волну волос. Яков читал о горах, извергающих жидкий огонь. О вулканах. Злата была вулканом. И она же была огнем.

А еще Злата была дочерью Кощея. Царевной. И он ей не ровня, пусть она ни разу того не показала.

Но перво-наперво стоило помнить о том, что Злата – человек. Живой, чувствующий. И Яков не понимал, как можно ради удовлетворения собственной прихоти, преходящего желания этого человека использовать. По-другому назвать не получалось. Отец говорил: ты в ответе за ту, которую выбрал. Уж если и идти к девушке, то с серьезными намерениями, а у Якова их не было. Он для себя давно всё решил. Семья – это жена. Семья – это дети. Их нужно содержать и кормить. Но тогда ни на учебу, ни на работу времени уже не останется. Может быть, когда-нибудь потом, но точно не сейчас. В конце концов, обзавестись семьей он мог и в своем мире, и без всех жертв, на которые ему пришлось пройти, чтобы очутиться здесь.

А карандаш тем временем нанес последние штрихи, провел несколько линий пожирнее, добавляя объема. Злата на рисунке стояла вполоборота к зрителю и улыбалась загадочно и мягко.

Чего-то не хватало. Яков огляделся и сорвал травинку. Скатал в пальцах шарик, превратив его в кашицу, и этим шариком дорисовал зелень в глазах. Вышло не так аккуратно, как хотелось бы, но зато нарисованная им девушка окончательно ожила.

Как там Клим сказал? «Прямо как в сказке: пришел в другой мир и нашел себе царевну».

– Царевна, – прошептал Яков и дотронулся мизинцем до ее щеки.

В этот момент, самым безобразным образом нарушая его глупое, но очень личное занятие, рядом с ним на лавочку приземлился брат, и Яков максимально спокойно, чтобы не выдать себя, перевернул страницу обратно, снова открывая чертеж. Клим запрокинул голову, закрыл глаза, замычал, а потом выругался. Цветасто так. Яков недовольно скривился. Брат, который видеть его лицо никак не мог, тем не менее безошибочно угадал вызванную своей тирадой реакцию.

– Даже не думай читать мне нотации, – простонал он.

Яков принюхался. В носу засвербело от горечи.