Все, кто с ним общался, воспринимали Пьеро как своего рода парадокс. С одной стороны, он был совершенно бесподобен, а с другой, о нем трудно было сказать что-нибудь кроме того, что он – недоумок. Но именно потому, что он был таким забавным, Пьеро всегда присутствовал на всех приемах архиепископа.
Обычно архиепископ не задавал ранимым сиротам такого рода вопросы, но однажды – исключительно из любопытства по поводу того, каким будет ответ мальчика, – он спросил Пьеро, как тот представляет себе своих родителей.
– Ох, – ответил Пьеро, – я представляю себе печальную девочку-подростка, которую совратил бандит. Подобные вещи иногда случаются, и во всем мире нет такой силы, которая могла бы это остановить. Давайте будем честными – я родился в самой отвратительной сточной канаве.
Архиепископ, как и все присутствующие, понимал: если Пьеро прилично приодеть, он станет парнем хоть куда. Его даже можно будет принять за сына премьер-министра. Можно было даже вообразить, как он выступает с небольшой речью по радио по случаю кончины отца и говорит о том, как опечален потерей столь выдающегося родителя.
Но самым поразительным даром Пьеро была его способность подбирать на пианино некоторые мелодии всего после нескольких уроков. Он был невероятно талантлив. Ему незачем было учиться нотной премудрости, он играл со слуха, сочиняя собственные мелодии, а потом импровизируя на их темы. Чтение партитур слишком напоминало Пьеро работу в классе. А уроки математики, естествознания, географии и правописания он воспринимал как пытку. Очень скоро мальчик стал играть много лучше, чем сама мать-настоятельница. Пальцы Пьеро двигались невероятно проворно. Звуки его игры походили на торопливо разбегавшихся по полу мышей.
Родись он где-нибудь в ином месте, Пьеро наверняка стал бы молодым музыкальным дарованием. Но он воспитывался в детском приюте и потому играл на пианино во время обеда в столовой. Обычно он исполнял мелодии религиозного характера, которые приказывала ему сыграть мать-настоятельница. Но время от времени он не мог воспротивиться непреодолимому желанию сочинять собственную музыку. Тогда псалмы и церковные гимны превращались в джазовые мелодии. При этом все начинали смеяться и хлопать в ладоши. Слушатели так энергично трясли головами, что делались похожими на свинок-копилок, из которых хотели вытрясти немного мелочи.