– Извини, мама, – ответил мальчуган, подходя к прилавку.
Мальчика звали Дилан. Его взъерошенные волосы были того же каштанового цвета, что и у матери, а большие ярко-синие глаза он явно унаследовал от отца. Мэри-Роуз отложила букет, над которым работала, и с улыбкой вышла из-за прилавка.
– Иди сюда и поцелуй мамочку.
Дилан скорчил гримасу – кажется, он предпочел бы нагоняй, но все же подставил матери щеку.
– Ладно, не буду тебя задерживать, – промолвила Мэри-Роуз, возвращаясь за прилавок и доставая сумку из-под кассового аппарата. – На ужин у вас камбала, пойдет? – Она передала сумку сыну. – Скажи отцу, чтобы все съел сам, а то я знаю, что нередко он использует мою стряпню как наживку для рыбы…
Дилан поразился, что матери и это известно. Он взял сумку и бегом направился к двери.
– Ничего не забыл? – поинтересовалась Мэри-Роуз.
Уже стоя на пороге, Дилан обернулся и увидел в ее руках пустую банку из-под варенья. Глаза его округлились, он подскочил к прилавку, схватил банку, чмокнул мать в щеку на прощанье и, наконец, выбежал из лавки.
– До вечера, мама! – прокричал он, исчезая за углом.
Часы с боем в столовой дома на утесе начали мелодичный перезвон. Стрелки добрались до полуночи:
наступил день, когда супругам Грейпс официально было предписано покинуть дом, где они прожили последние тридцать пять лет. И в тот миг, когда отзвучал последний удар часов, цепь случайных обстоятельств, стронутая разрядом молнии, пробудилась и качнула маховик неотвратимых событий.
Со стороны шести ям под опорами, наполненных водой и ледышками градин, раздался сухой треск, и тут же, словно кто-то вытащил пробку из ванной, эти колодцы начали стремительно осушаться. Смолк последний хлюпающий звук, и в уже совершенно сухих ямах обнаружились новые глубокие отверстия. Затем с еще одним щелчком, почти незаметно, вокруг побежали тонкие извилистые трещины, которые на глазах становились все шире от питавшей их дождевой воды. Весь участок покрылся ветвистым узором расселин – они соединялись на подступах к главному фасаду. Земля жалобно скрипела и лопалась, а трещины змеились все дальше и дальше, беря дом в кольцо.
В конце концов трещины достигли края обрыва, на миг воцарилась тишина, а затем словно из самых недр земли донесся оглушительный треск; фундамент дома вздрогнул с мучительным стоном; этот звук раскатился эхом по всему утесу и затерялся вдали, у старой верфи, где тридцать пять лет назад, перед бурей, молодой Гарольд спокойно дожидался своего сына.