К реальности меня возвращает вибрация телефона в кармане – наконец я отпускаю обмякшее тело.
– Приветствую, Руфус.
– Сколько раз я должен повторять, чтобы ты не называл меня Руфусом? – срывается он.
– Думаю, еще разок, – усмехаюсь я.
– Ты закончил?
Пройдя через кабинет в ванную комнату, я открываю кран, жду, когда вода станет теплой, включаю громкую связь и начинаю смывать брызги крови с рук.
– Конечно.
– И как? – Ру хмыкает. – Стало легче?
Держась за край раковины, я наклоняюсь к зеркалу, чтобы получше рассмотреть свое отражение.
Легче ли мне?
Сердце бьется ровно. Не бурлит в жилах огонь. И никакая сила не рвется наружу.
– Боюсь, ожидания не оправдались, – схватив полотенце с крючка, я вытираюсь и возвращаюсь в кабинет за костюмом.
– Неудивительно. Ты ведь Джеймс Барри, самый трудный ребенок во всей, сука, вселенной. Тебе невозможно угодить.
Я ухмыляюсь, застегивая пиджак, поправляю манжеты и возвращаюсь к телу дяди. Смотрю на черные глаза, безучастно сверлящие потолок, на открытый, расслабленный рот: точно такой же, какой он всегда требовал от меня.
Забавно.
Впрочем, мою невинность украли задолго до него.
Я отпихиваю ногу моего дяди с дороги – уродские ботинки из крокодиловой кожи плюхаются в лужу крови, скопившуюся под его телом.
Со вздохом потираю переносицу.
– Я тут… немного наследил.
– Об этом не беспокойся, – смеется Ру. – Выдохни, парень. Ты хорошо справился. Встретимся в «Веселом Роджере»? Нужно отпраздновать это дело.
Я отключаюсь, ничего не ответив, и погружаюсь в раздумья: это ведь последний раз, когда я вижу своего родственника. Закрыв глаза, я глубоко вздыхаю, пытаясь отыскать в душе хоть каплю сожаления.
Но и ее там нет.
Тик.
Тик.
Тик.
Звук прорывается сквозь тишину, царапая нутро. Нервно скрежеща зубами, я распахиваю глаза и напрягаю уши в поисках непрерывного звука. Приседаю, достаю платок из нагрудного кармана, лезу в джинсы дяди и достаю оттуда золотые карманные часы.
Тик.
Тик.
Тик.
Ярость, точно змея, вцепляется в меня мертвой хваткой. Я швыряю часы на пол и с колотящимся сердцем бью ногой по этой убогой вещице, пока пот не выступает на лбу и не стекает по щеке на пол. И останавливаюсь я только тогда, когда тишину больше не смеет потревожить ни один посторонний звук.
Выпрямившись, я тяжело выдыхаю, зачесываю пальцами волосы и разминаю шею.