– Не пойду без сырков!
Она вдруг превратилась в совсем другую девочку, как будто с именем у неё появилась оборотная сторона. Она обвила напряжёнными руками качельную ногу, и по щекам у неё потекли тихие слёзы.
Девушка потянула её за пояс:
– Да успокойся, – зашипела она, косясь на незнакомца, – отцепись уже! Нас дома ждут.
Но Даша зарыдала в голос и запричитала:
– Мама… сырки… мама… – и беспомощно посмотрела на Ивана, у которого в этот момент будто броня на сердце лопнула.
– Давайте я сбегаю куплю и занесу вам? Только не рыдай, – сказал он, помогая расцепить тоненькие руки.
– Занесешь? – с надеждой переспросила заплаканная новая девочка, превращаясь в старую.
– Ага. Вы в какой квартире?
– Тридцать восемь.
– Успокойся. И совершенно необязательно сообщать незнакомым свой адрес, – опять зашипела вполголоса кудрявая, утаскивая Дашу за руку в подъезд.
Иван немного обиделся. Хотел сделать широкий жест, а она шипит так, будто он какой-то извращенец. Он даже остановился поперёк дороги – идти или нет… Но всё-таки ему хотелось сделать хорошее для Кузнечика. Смешная она, хоть и капризная. И мама у Даши явно любит этого непутёвого их отца, а то не прощала бы. Это, видно, сейчас она не в духе. Мало ли что! Забыла. С кем не бывает. Сколько сам Ваня забывал… И лампочку перегоревшую в вытяжке починить… Мог бы и разобраться, а не полтора года обещать – потом, потом; и собаку надо было ей разрешить, раз она хотела собаку, ну не гигиенично жить с собакой и шерстью, но лучше с шерстью, чем без девушки; и пропадать надо было по друзьям меньше, хоть звонить, когда волновалась, а ему просто нравилось, хоть он себе и не признавался, когда она волнуется, потому что вся она его была в такие часы и ночи. Страшно признаться. Сколько месяцев в глаза не смотрел и уходил из комнаты, когда она всё билась и билась, как бабочка о светильник, всё говорила и говорила, а он уже не мог этого слушать и слышать.
Так он думал, пробивая на кассе глазированные сырки. Вначале взял обычные, подешевле, а потом задумался и выбрал самые дорогие – в коробочках, пусть Кузнечик порадуется. И нёс потом в первый подъезд на десятый этаж, пешком почему-то, без лифта, будто пробежать надо было все мысли, будто через внутренние пропасти навели мосты и стало возможным перескочить через всё напрасное, что они друг другу наговорили… Ведь любила же она его раньше, любила, а значит, может быть, до сих пор; просто отошла ненадолго, чтобы лбами перестать биться.