Для меня он был существом из другого мира.
И потому, когда существо отняло руки от своего лица и показало ясные, заплаканные голубые глаза, мне было трудно заставить что-то сказать, но я нашёл в себе силы спросить его.
Да, все мертвы.
Леонард их убил.
Не лично, разумеется, но ответственность в первую очередь лежит на военачальниках, а не на их солдатах.
– Единственное, что он с собой принёс – это безнадёжность и разрушения.
Помолчав, сказал доктор.
– И смерть.
Он глотнул из бутылки, принесённой с собой.
Выстрелы раздавались всё реже.
Внезапно доктор посмотрел на меня.
Пристально, испытующе – чем сразу поверг меня в нервозность.
Через некоторое время он сказал, видимо, сочтя меня достаточно сильным, чтобы выслушать новость:
– В вашем деле есть подвижки. Суд назначен на следующее воскресенье. Не спрашивайте, почему.
Я попросил доктора дать мне бутылку и он не возражал.
Казалось, мы оба истощили все свои запасы нервов и эмоций, и нас ничем нельзя было уже удивить.
Странное мы представляли собой зрелище – грязные, окровавленные мужчины, пьющие в открытой камере с рушащимся потолком посреди разваливающейся в братоубийстве страны.
Воскресенье так воскресенье.
А виски то, хорош…
Я посмотрел на доктора.
– 1870 года. – ответил он. – Выдержанное.
7
Как часто с этой крутизны,
Где птицы жадные кричат,
Под гул крутящейся волны
Смотреть я буду на закат.
Роберт Бёрнс
Дни сменялись ночами, за солнцем приходила луна.
Тишина, установившаяся было на улице, вновь наполнялась звуками – или же я своим отчаянием обречённого довёл до предела свои органы восприятия мира и чувственность, в безнадежной попытке вобрать в себя весь свет, тепло, счастье и звуки внешнего мира – мира, который был и моим.
Я подставлял лицо солнцу, когда оно на несколько минут в одно и то же время заглядывало в мою камеру, если только не было скрыто тучами, слушал пение птиц, смотрел за их небесными безмятежными играми сквозь зарешеченное окно, как прикованный пёс смотрит на опьянённых своей свободой дворовых собак, вольных пойти куда им только вздумается – весь мир у их ног, или лап, и всё, что следует сделать – это распахнуть дверь и протянуть руку.
Кто-то боится свободы, для него такое незаполненное, открытое пространство смерти подобно, воплощению худшего кошмара – навроде избытка кислорода в организме, ведь это пространство нужно заполнить, а отсутствие воображения и наработанная привычка лишь бездумно выполнять приказы или следовать общественным формулам счастья и мечты, гонясь за тем, за чем и другие – ради самой гонки, ибо итог её непостижим в своём отсутствии смысла для большинства – привело к тому, что многие из числа нашего поколения не могут чувствовать себя в безопасности, наедине с самими собой и своими мыслями, у них нет души, идей, желаний – всё, что у них было, было чужое.