Непонятно, во что превращалась наша страна – всегда такая чистая и благородная, честная перед богом и известная своими славными традициями.
Её, казалось, не узнать.
Однажды, весенним ясным утром, я вышел из дома – так как в нем находиться было положительно невозможно – и направился пропустить стаканчик.
В городе было ничуть не лучше, чем в своей спальне, так же душно и впридачу отовсюду на тебя смотрели злобные глаза, налитые кровью, и каждый выход на улицу был подобен посещению клетки с волками, которые не кидаются тебя растерзать только потому, что помимо своей злобы в них живёт одна лишь трусость, и, подтачивая исподтишка твёрдый характер, являющийся нашей национальной чертой и врожденное добро в человеке, они беснуются в нём между собой, превращая носителя своего в нечто среднее между животным и дьяволом, по своей алчности и жестокости.
Я зашёл в знакомый бар и заказал какой-то напиток – в последние месяцы они все были на один вкус – бесцветная жижа без вкуса и запаха, которую подают и пьют скорее по привычке и чтобы убить время, нежели из симпатии к ней самой.
Я сидел в углу и потягивал эту дрянь, пытаясь не сойти с ума или не заснуть от стоящей в заведении духоты, как краем глаза заметил, что ко мне направляется человек в надвинутой на глаза шляпе, и, не дав мне заговорить, он её снял.
Это был Леонард, улыбающийся своей холодной улыбкой, с его искрящимися глазами и пронизывающим взглядом, та самая противоречивая и столь известная фигура, что наделала такой шум и переполошила всю страну, и так же негаданно (хоть и последний раз) канула в безвестность.
Он стоял передо мной – высокий, в пальто и держа шляпу в руках, не обращая внимания на царившую испепеляющую жару и общее сонное состояние всех присутствующих, он протянул мне руку и я, после некоторого замешательства, пожал её.
Не спрашивая разрешения, он сел рядом и достал свою флягу, поставив её на стол.
– Дело дрянь, не так ли? – Обратился он ко мне с некоторой усмешкой во взгляде. Я, внимательно (насколько мне позволяла моя усталость) глядя на него и очень медленно соображая, всё же сумел из себя выдавить:
– Да, бывало и лучше.
Он прозорливо глядел на меня.
– Народ беснуется. А?
Вы бы написали об этом статейку. Людям всегда интересно читать о злоключениях, если они чужие. Посмотрим, что будет, если они усмотрят в вашем обзоре насмешку, найдут вашу контору и вздёрнут вас, как будто это вы виноваты в их положении просто потому, что осмелились заявить о его бедственности. Ведь это мышление пролетариата, поверхностное, ограниченное – докапываться не до сути вещей, а до обложки, представителя, глашатая, если вам угодно – то есть сугубо до того, что они видят, что находится перед лицом, ибо заглянуть вглубь предмета они неспособны, и потому, ввиду их недалёкости, страдают всегда неповинные, всего лишь выполняющие волю тех, кто действительно ответственен за теперешнее положение – полицейские, юристы – кто угодно оказывается крайним, исключительно кроме тех, кто действительно – виновен.