– Все ограничения – лишь в твоей голове. Тут, если хочешь, вопрос веры.
– С этим у меня тоже большие проблемы.
– Я не про веру в бога говорю, а про веру в себя самого! Если ты сам себя не спасешь, никто не спасет.
– А вы мне на что? Или вы сейчас не о моем физическом благополучии речь ведете? О спасении души даже не заикайтесь. Я не воинствующий атеист, но и во все эти ваши душеспасительные проповеди тоже не особо верю. Я читал евангелие и что-то не припомню, чтобы там о ворожеях и колдунах речь шла. Уж где-где, а там-то такое должно было быть описано. Стало быть, библия – не что иное, как попытка этот мой новый мир скрыть от посторонних глаз.
– Мы служители Священного суда Совета, Григорий, не воины, не архангелы с огненными мечами! Пойми же! И уж точно не мне учить тебя спасать свою собственную душу. Тут как с рождением – все сам, все сам. Никто, кроме тебя самого, за тебя пройти этот путь не сможет. Мы сами рождаемся, сами умираем.
– Так зачем же вы вообще тогда нужны, коли сделать ничего не можете?
– Мы можем сделать многое, – тут же поправился отец Евгений. – Но не все делать имеем право. Твоя ситуация, Григорий, по сути, уникальна, и мы все в ней оказались впервые. Общество мира Ночи не поймет столь явного вмешательства Совета в их дела. А уж поверь, о вашем с Пелагеей конфликте знают уже все в московском регионе – от домовых до ведьм. А быть может, и по всей стране весточка о тебе, горемыке, разлетелась. Одно дело, когда они сами преступают черту – там мы можем и даже обязаны действовать. И совсем другое – такие случаи, как твой. Тут ворожеи в своем праве, и мы ничего не можем предпринять.
– Не можете или не хотите?
– Именно что не можем! А если предпримем, то грош нам цена как организации, регулирующей порядок на границе Нави и Яви. Любого, кто за тебя вступится до истечения срока договора, то есть до дня летнего солнцестояния, ждет та же участь, что и тебя самого. То есть смерть. Об этом я лично позабочусь. А если мы вмешаемся после, то уже ворожеи будут вправе разделаться с нами. Им, кстати, только повод дай.
– А ты, никак, смерти боишься, отец Евгений? – я уже отдышался и теперь сидел на сыром полу, пытаясь понять, смогу ли продолжить эту изнурительную тренировку или же на сегодня с меня хватит.
– Ты же знаешь, Григорий, мы не смерти боимся, а суда Божьего. Это во-первых.