его государства, т. е. со всяким хозяином-домовладыкой из посадских слобод и крестьянских деревень, не говоря уже о помещиках и вотчинниках из служилого сословия, где тип государя-хозяина являлся преимущественным определением жизни и всех условий быта. Иначе, впрочем, и не могло быть, ибо начала, истоки жизни были по всей русской земле одни и те же; и там, и здесь, на севере, как и на юге, ничем существенно не различались и потому складывались в один и тот же строй и порядок, в одну и ту же форму. Спешим оговориться и напомнить, что здесь мы говорим не об общественных политических началах жизни, а только о домашних, о началах жизни единичной, а не общей; только о
доме, о
дворе, а не о
земле.Самая так называемая государственная служба в простом смысле представляла только вид службы вотчиннику, службы лицу, а не отвлеченному понятию отечества или государства. Быстрое развитие вотчинного типа на московской почве втянуло в себя и древнее дружинное начало, пользовавшееся до того времени равным правом самобытности и самостоятельности. Друзья-товарищи походов и думы очень скоро обратились в слуг, и имя слуги сделалось самою высшею наградою за службу вообще. Древнее выражение «страдать за Русскую землю» заменилось новым: «служить Государю».
Таким образом, то, что в древнее время представляло только условие частной домашней жизни, условие, не имевшее никакого особенного значения для земства, именно служба лицу, это самое с развитием вотчинности или господарства приобретает вместе с лицом самого господаря общее политическое значение. Княжедворцы, княжии слуги вытесняют дружинников, становятся впереди, потому что впереди всей земли становится и тип вотчинника-господаря, не признававший по существу своих стремлений никаких других, совместных его лицу прав и преимуществ; смотревший на все с точки зрения полного самовластительного владыки и хозяина. Дружинное начало, за которое так держались древние князья-дружинники, так чествовали и берегли его, видя в нем почти единственную опору для своих отношений к земле, князь-вотчинник признает чуждою, непонятною и враждебною формою жизни и употребляет отчаянные усилия, чтоб искоренить и самую память о нем. Он чествует и бережет только верных, прямых своих слуг и вносит в ветхую уже среду славной и сильной некогда дружины имя