Вот туристы действительно раздражают. Даже в полдень их слишком много, и они никуда не торопятся. Самые популярные залы в музее – те, в которых выставлены полотна самого Рубенса, однако его работы слишком большие, чтобы их можно было безопасно похитить, или же, на вкус Брайтвизера, удручающе религиозные. В галерее «Адама и Евы» выставлены предметы, которые Рубенс лично коллекционировал при жизни, включая мраморные бюсты римских философов, терракотовую статую Геракла и немногочисленные масляные полотна голландских и итальянских мастеров. Статуэтка из слоновой кости, вырезанная немецким художником Георгом Петелем[1], тоже, возможно, была подарена Рубенсу.
Когда мимо проходят туристы, Брайтвизер замирает перед какой-нибудь картиной в позе ценителя искусств: либо со скрещенными на груди руками, либо подбоченившись, либо подперев подбородок ладонью. У него в репертуаре более дюжины поз, и все выражают искреннюю заинтересованность и внимание, даже когда сердце у него заходится от волнения и страха. Анна-Катрин наматывает круги возле входа в галерею, время от времени останавливаясь и присаживаясь на скамеечку, при этом неизменно сохраняя безразличный вид и возможность обозревать подходы к двери. В этой части здания камер видеонаблюдения нет. Их вообще всего несколько штук на целый музей, но Брайтвизер отметил, что к каждой тянутся правильные провода, – случается, в маленьких музеях вместо настоящих камер вешают муляжи.
Вскоре наступает момент, когда, кроме парочки, в помещении больше никого нет. Перемена, происходящая в их поведении, разительна – словно масла плеснули в огонь: забыв о «позе ценителя искусств», Брайтвизер стремительно перемахивает через ленту, преграждающую подступы к комоду. Он выуживает из кармана армейский швейцарский нож, выбирает из многочисленных инструментов отвертку и начинает развинчивать присмотренную витрину.
Четыре поворота на каждый шуруп – может, пять. Лично он считает эту статуэтку шедевром: она всего десяти дюймов в высоту, но как изумительно проработаны детали! Прародители смотрят друг на друга так, словно вот-вот обнимутся, позади вокруг древа познания обвился змий, запретный плод сорван, но еще не надкушен – человечество на грани падения. Услышав негромкое покашливание – это знак от Анны-Катрин, – он отскакивает от комода, легкий, проворный, и вновь переходит в режим созерцателя в тот самый момент, когда появляется смотритель. Швейцарский нож снова покоится в кармане, но теперь с выдвинутой отверткой.