III. Историческая ценность критики Аристотеля
Возможно, величайшая из многих обязанностей, которыми человеческая мысль обязана Аристотелю и его школе, состоит в том, что они были первыми мыслителями, осознавшими в достаточной мере важность систематического исторического исследования эволюции идей и институтов. К такому исследованию Аристотеля, естественно, подтолкнули как его природная склонность к знакомству с подробными научными фактами, так и его ранняя медико-биологическая подготовка, предрасполагающая к тому, чтобы сделать развитие законченного и внятного продукта из грубых и неопределенных начал центральной концепцией всей его философии. Соответственно, мы видим, что первые систематические истории, как идей, так и социальных институтов, принадлежат Аристотелю и его ближайшим ученикам. Так, если взять лишь несколько примеров, конституционная история, если не считать нескольких предварительных вкладов Платона, начинается с серии набросков политических институтов в различных содружествах, известных древним как πολιτεια Аристотеля, хотя они, должно быть, были работой не только мастера, но и целой группы учеников, образец которой мы имеем в недавно найденной «Афинской конституции».
Самые ранние наброски истории философии и психологии содержатся в настоящей книге и в первой книге трактата de Anima, соответственно. Самый ранний набросок истории физики аналогично тому, что дал Аристотель в начальных главах первой книги своих «Лекций по физике». Первая отдельная и полная история физики была написана учеником и непосредственным преемником Аристотеля, Теофрастом, а первая история математики – другим учеником, Евдемом, и именно в основном эпитомам из вторых или третьих рук и более поздним цитатам из этих работ мы до сих пор обязаны нашим подробным знанием о развитии ранней греческой науки в обоих этих отделах. Для того чтобы разборчиво использовать аристотелевский очерк предшествующей философской мысли, мы должны, однако, тщательно помнить как о специальном объекте, для которого он был явно предназначен, так и о некоторых умственных особенностях его автора.
Наша книга, как тщательно подчеркивает Аристотель, задумана не как самостоятельный вклад в историю мысли, а исключительно как введение в аристотелевскую «первую» философию, изложенную в последующих лекциях. Ее цель – не дать полный отчет о «системах» предыдущих мыслителей, а позволить себе предположить, что аристотелевская классификация причин и принципов является полной, показав, что в ней нашлось место для каждого смысла «причины» и каждого принципа объяснения, встречающегося в работах доаристотелевских философов. Это стремление подтвердить собственные взгляды, указывая на частичные предвосхищения их более ранними мыслителями и даже на популярное нефилософское мнение, очень характерно для Аристотеля, который был глубоко убежден, как он сам говорит в Этике1), что «широко распространенное убеждение должно иметь в себе что-то», и отнюдь не разделял превосходное презрение Платона к общепринятому «мнению» в вопросах философии. Ни один великий философ не был так далек, как Аристотель, от ментальной позиции недавнего писателя, который красноречиво протестует против вторжения в философию «вульгарных предрассудков здравого смысла».