Моего братишку звали Павлик, и я смеялась и дразнила его: «Павлуха – два уха». Он был пухленький, лопоухий, белобрысый, но самый красивый. Вот только ноги у него были колесом. Они не выпрямлялись у него очень долго, и меня это всегда смешило. Мама с папой Володей делали ему массаж, и постепенно ножки выпрямились.
Отчим был красивый и добрый, но любил закладывать за воротник и дико ревновал маму. В угол меня стали ставить гораздо чаще. Я могла стоять там часами. Мне даже горшок рядом оставляли. Я в него запускала резиновые игрушки, потому что мне было скучно. Тогда я думала, что своих детей никогда не буду наказывать и ставить в угол. Собственно, я их и не ставила, а наверное, зря… Когда родители приходили, я вскакивала и вставала носом в угол, вроде как я все время там стою. А так я не уходила далеко из этого угла, сидела рядом, играла, рисовала. Пару раз на обоях нарисовала – мне за это влетело. Угол – это было мое коронное место. Временами я чувствовала себя чужой в семье, мне казалось, что братика все любят, а меня – нет. Так и жили.
Вскоре у деда закончилась командировка, и они с бабушкой вернулись в Москву. Мы всем семейством приехали к ним в гости в Рублево. Был большой праздник, все были счастливы!
– Мы приехали насовсем. Как ты тут, доченька?
– Бабуля, мне без тебя было так плохо, я скучала, – произнесла я и расплакалась.
Она меня приголубила, и я, успокоившись, пошла играть во двор. Когда я вернулась, бабушка встретила меня со словами:
– Хочешь, живи с нами. Мы же столько лет жили вместе!
Мама не стала возражать.
Я переехала жить к ним в поселок городского типа Рублево. Мы жили в огромной коммуналке на четыре семьи. Через какое-то время мама разошлась со своим мужем, не выдержав его трудного характера, и снова вернулась жить в Рублево.
Сколько чудесных дней, месяцев и лет я провела в этом прекрасном поселке! Можно сказать, что это была одна большая деревня, где все знали друг друга: кто с кем сошелся или разошелся. Если свадьба, то собирались по сто человек в кафе, а все дети поселка стояли на улице, смотрели в окна и кричали: «Горько!» Если кто-то умирал, то хоронить шли всем миром, бросая под ноги еловые ветки. Играл духовой оркестр, друзья несли гроб, а родственники шли сзади, обливаясь слезами, за ними шел почти весь поселок, все сопереживали друг другу. Затем были поминки, но нас, детей, уже не пускали туда, и мы бежали за гаражи играть в прятки.