… где-то в глубине гулкой темноты замигала свеча. Гротескные тени заметались по стенам и потолку.
Он очнулся, чувствуя себя разбитым и слабым. Голова кружилась. Казалось – все окружающее затянуто в исполинский водоворот. Шершавый язык не помещался во рту. Глаза резало. Тело в испарине. Кишечник активно требовал опорожнения.
Он попытался сбросить одеяло, и спустить ноги с кровати. Даже это ничтожное усилие не увенчалось успехом. Он лишь шевельнулся, издав невнятное восклицание.
К нему кинулись люди, стоящие в разных концах огромной темной комнаты.
«Где я?», – успел подумать он, – «Что со мной?»
Он понял, что не узнает ни этой комнаты, ни этих людей в черных одеждах. Он никогда не видел этой вычурной кровати под балдахином, с облупившейся позолотой, на резных столбиках. Комната освещалась мягким мерцающим светом полудюжины свечей. Свечи не могли осветить зал целиком, лишь выхватывая небольшие куски то тут, то там.
Даже его руки показались чужими. Они были меньше, чем он помнил, и настолько худы, что напоминали птичьи лапы.
– Яков2, сын мой, – хрипловатым голосом произнесла высокая женщина, озабоченно накрывая его лоб узкой мягкой ладонью. Нанизанные на пальцы многочисленные кольца неприятно холодили лоб. – Ты жив, ты очнулся! Боже всемогущий, какое счастье…
«Яков?» – ему казалось, что его зовут несколько иначе, но был настолько слаб, что даже не мог вспомнить, как.
– Мне… надо… в туалет! – попытался произнести он, но из пересохшей глотки вырвался только неразборчивый хрип.
– Он что-то пытается сказать, ваше величество, – сказал низкий рокочущий бас у него за спиной.
Обладателя этого голоса он увидеть не мог.
«Величество?»
– Я и сама это вижу, сэр Джон, – отозвалась высокая женщина крайне озабоченным голосом. – Что он хочет?
Ее глазницы ввалились, отчего погруженные в темноту глаза казались бездонными. В черноте глаз изредка посверкивала влага слезы. Она наклонилась ухом к его рту, пытаясь разобрать его шепот.