Весёлому пенью гудка?
(тыры-дын, тыры-дын, тыры-дын)
Не спи, вставай, кудрявая!
В цехах звеня,
Страна встаёт со славою
На встречу дня!
(тыры-дын, тыры-дын-тын-тын).
Была у Толика и другая бабуля, отцова мать. Звали её Таня.
А вот другого деда, Ивана, он никогда так и не увидел. Даже на фотографии. Не было в деревне в тридцатые годы фотографического ателье.
Погиб его дед в августе сорок первого под Смоленском…
О, про́клятые, трижды про́клятые первые месяцы войны, когда молодыми, наскоро вооружёнными и наспех обученными солдатиками отцы-военачальники во главе с верховным главнокомандующим пытались заткнуть фронтовые дыры собственной самонадеянности и трусости!
Сколько таких, как дедушка Иван, осталось лежать во сырой земле от Одессы до Сталинграда, от Каунаса до Гатчины, от Бреста до Москвы? Сколько было взято в плен в «котлах» после панических отступлений, отправлено в концентрационные лагеря, сперва немецкие, а потом и советские?!
Колхозники села Копыре́вщина, где в братской могиле на взгорке похоронили дедовы останки, рассказывали после войны краеведам, что отстреливался отважный пулемётчик на высоте до последнего. И только гусеницы немецкого танка, прилежно и педантично, как на показательном уроке, отутюжив окоп, оборвали стрельбу.
Баба Таня не узнала о смерти мужа даже после освобождения их деревни от оккупации в 1943-м году. Только после взятия Берлина принесли ей на порог страшную, называемую официально «Формой № 4», «похоронку».
Она рассказывала Толику, что несколько дней подряд перед приходом наших на северо-востоке грозовыми огненными сполохами взрывалось обычно ласковое июльское небо. Через пару дней ветер приволок оттуда низко стелящуюся, воняющую тракторной соляркой дымку.
В эти четыре летних дня, километрах в восьмидесяти от села, под станцией Прохоровка, советские люди и танки в беспощадном огненно-стальном месиве сокрушили никем не победимую до сей поры военную машину фашистской Германии.
Бабуля неохотно рассказывала о том времени любопытному внучку. Её можно понять: остаться посреди войны одной, без мужа, с тремя сопливыми детьми на руках, которых надо как-то кормить-поить, поднимать на ноги – хорошего, согласитесь, мало.
А тут ещё, как на грех, привели на постой к ней в хибару трёх немецких зольда́тен!
Про постояльцев-то она вообще Толику никогда не говорила. Это уже отец рассказал, когда они возвращались в поезде домой и ужинали курочкой с варёными картохами, заботливо завёрнутыми бабулей в серый льняной рушник.