– Да какое тут здоровье! И работа такая, что не позавидуешь. Много ли радости смотреть на такое.
Тут полицейский махнул в сторону, где на железнодорожных путях лежало нечто, что раньше было человеческим телом, а сейчас напоминало груду кровавого тряпья. В воздухе ощущался тонкий, но характерный для таких ситуаций металлический запах крови, смешанный с холодным воздухом.
– Кто на что учился…, кто на что учился, Петрович, – ответил Михаил Иванович, повторив дважды фразу об учебе и развел уже синеющими от холода руками.
– И я говорю, – сказал тот, кого назвали «Петрович». – А сам как? Как жена?
– А…, – произнес Михаил Иванович, махнул рукой, и неожиданно для себя сказал то, о чем думал. – Разводимся, похоже.
– То есть? Хотя, не объясняй, мне тоже жена часто говорит, что я женат на работе, а не на ней, – сокрушенно покачал головой Петрович.– Помиришься ещё.
– Может ты и прав… посмотрим, – ответил Михаил Иванович. – Ладно, давай осмотрим все, наконец. Криминалист там готов?
– Прибыла. Идёт к нам, сегодня – Ольга Дмитриевна – сообщил Петрович, предварительно связавшись с кем-то по рации.
Михаил Иванович вздохнул с облегчением, когда он услышал это имя. Ольга Дмитриевна была известна своим профессионализмом и вниманием к деталям, она часто находила неочевидные улики, которые были незаметны для других.
– Хорошо, что Ольга Дмитриевна, нравится мне её подход к работе, – констатировал сухо Кулдышов.
– Это точно…, не поспоришь с её выводами, – согласился Вадим Петрович.
Михаил Иванович кивнул и пошел к железнодорожным путям. Там лежали останки попавшего под поезд человека. Ничего приятного или интересного в этом зрелище не было. И Петрович был прав, говоря, о том, что мало радости на такое смотреть. Её, этой самой радости, вообще не было. Смотришь на тот мрак, что творят одни люди с другими, и понимаешь, что тяжело это все. И если не выстроить стену между собой и тем, что происходит, то в собственном уме остаться сложно.
Михаил Иванович уже давно стал махровым циником и перестал доверять кому-либо. Из-за этого и проблемы в семье начались. «Ты стал другим, с тобой невозможно говорить», – говорила всё чаще его жена Мила, – «тебя все время нет дома, тебе наплевать на меня и на детей». Эти слова, как заевшая пластинка, повторялись с угрожающей регулярностью.