Тут Кирвил улыбнулся и посмотрел жене в глаза.
– А потом появилась ты. Если бы мы встретились раньше, я сумел бы найти слова, чтобы убедить отца рискнуть и попросить для меня руки принцессы. Я постарался бы совершить что-то такое, что поставило бы меня выше более родовитых претендентов. Но в нашей ситуации это было невозможно. Ты не представляешь, как я мучился все эти годы! Когда думал о том, сколько страданий причиняю и еще причиню тебе, мне хотелось отправиться в самое пекло и отдаться во власть духов. Бессилие буквально убивало меня. Я до сих пор не могу спокойно вспоминать то время. Когда ты предложила безумный выход, я не задумываясь согласился. Я вообще не вспоминал об Элайн. Я был уверен, что не разобью ей сердца. И не ошибся. Спустя месяц после нашей свадьбы я получил от нее записку, посланную с ее первой дамой прямо сюда. Она благодарила меня за подаренную свободу и желала нам счастья. Думаю, ее сердце занято кем-то другим. Что ж, если я прав, то у нее появился шанс построить свою жизнь так, как ей хочется.
От слов Кирвила стало только хуже. Ревность отступила, сменившись раскаянием. Элайн была благороднее, чем Сафира предполагала. Она была выше любого этикета и навязанных обществом норм. В ее сердце не было места низменным чувствам, что так часто терзали принцессу. Если бы Сафира могла забрать обратно слова, что говорила о вэр Саре не только в лицо, но и за глаза! Впрочем, вряд ли она стала бы это делать. Сафира никогда не признавала свою неправоту прилюдно. Она была истинной дочерью двора и считала унижением хоть малейшее отступление от сказанного ранее. Впитанные с молоком матери нормы морали ставили ее на ступень ниже Элайн, и понимание этого заставляло страдать еще сильнее. Постепенно раскаяние превратилось в злобу, а та – в еще более жгучую ненависть. Ведь теперь Сафира точно знала, кто из них двоих лучше, и этим знанием была ранена в самое сердце.
В тот вечер они с Кирвилом больше не разговаривали. Утомленная трудным днем, Сафира искала утешения в ласках, и муж с готовностью дарил их ей, вкладывая всю душу в поцелуи и объятья.
Ночь сгустила краски над хрустальным замком. Жарче запылали многочисленные камины, примолкли слуги, место солнца на небе заняла луна в обрамлении миллионов звезд, которыми можно было любоваться сквозь полупрозрачную крышу супружеской спальни. Устав от любви, Кирвил заснул поверх шелковых покрывал. Его обнаженное тело, такое белое рядом со смуглой кожей Сафиры, выделялось на фоне окружающей их темноты. Обострив заклинанием и без того прекрасное зрение, принцесса любовалась мужем. Высокий, сильный, он был сложен идеально. Рельефная грудь и руки свидетельствовали о годах спортивных тренировок. Но самым прекрасным в этом мужчине было лицо. Словно высеченное из камня, оно не казалось смазливым, как у дворцовых франтов. Скорее, наоборот, некоторые черты были слегка грубоватыми, что лишь придавало им мужественности, не убавляя красоты. Густые светлые брови, глубоко посаженные карие глаза с длинными, немного рыжеватыми ресницами, широко очерченные скулы, волевой подбородок, нос правильной формы с тонкой переносицей, длинные до плеч русые волосы и небольшая аккуратная бородка, сбритая по краям, – все это Сафира знала наизусть. Кирвил казался ей эталоном мужской привлекательности, и с каждым днем, нет, с каждым часом ее страсть неуклонно росла. Сейчас, разглядывая спящего мужа, Сафира чувствовала, как болезненно сжимается сердце. Нежность накрыла ее с головой, мешая нормально дышать.