Она делала покупки в овощной лавке, когда намётанный глаз выхватил в пространстве готической архитектуры родные узкоглазые лица. Их было человек семь, они шли по ратушной площади, озираясь, будто их только вчера вывезли из джунглей.
– У нас нашествие Чингис-хана? – спросила она у продавца.
– На строительство нового торгового центра привезли бригаду камбоджийцев, – сказал тот. – Чистые обезьяны.
Наступили две недели блаженства, которое на третью неделю закончилось резкой и неприятной беседой с папой Лазарем, по счастью сохранившим изначальное отчество, Абрамовичем.
– Дочь моя, – сказал Лазарь Абрамович. – Это Германия, здесь чёткие и незыблемые правила, которые мы, как чужаки, обязаны соблюдать даже тщательнее, чем немцы. Достаточно было только слуха, а несколько пациентов отказались у меня лечиться.
Серафима молчала.
– Я понимаю тебя как врач, – сказал отец. – Более того, я понимаю тебя как мужчина. Но в чужой монастырь со своим уставом не лезут, ты помнишь эту поговорку? И, в конце концов, мы же евреи!
Всё-таки в жизни бывают удачные совпадения. Второе событие произошло как раз в тот день, когда происходил неприятный разговор с родителями. Серафима несколько месяцев рассылала по разным фирмам, фондам, музеям, библиотекам, школам и прочим организациям, хоть как-то связанным с культурой, своё предложение о трудоустройстве. И именно в этот день ей ответил некий Самсон Тихой, написавший, что он открыл в Магдебурге русскоязычный поэтический журнал и ищет квалифицированного редактора. Зарплата предлагалась по немецким меркам нищенская, но что может быть дороже свободы.
– Это же восточная Германия, – недовольно сказала мама Роза Моисеевна. – Там ещё столько советских следов…
– Ничего, мне не привыкать, – решительно сказала Серафима. – Я поеду.
– Наверное, ты права, – сказал Лазарь Абрамович. – Пора начинать самостоятельную жизнь. Первое время буду посылать тебе двести евро в месяц, а дальше, я надеюсь, всё наладится.
Cерафима доела овсяные хлопья, допила витаминный коктейль и засела, не взирая на праздник, за работу.
Журнал был завален корреспонденцией. Складывалось впечатление, что графоманы всего постсоветского пространства озадачились великой целью опубликовать свои нетленные творения в их несчастном поэтическом ежемесячнике, в общем-то, рассчитанном на скромную аудиторию постаревших шлюх славянского происхождения, удачно повыходивших замуж за местных аборигенов и расселившихся в немалом количестве на территории объединенной Германии. Каждый божий день на почтовый ящик её компьютера приходило примерно двести сообщений, наполненных поэтическими строчками, и всю эту галиматью Серафима обязана была читать. «Но это же невозможно, – только и цокал языком единственный немец в их редакции, компьютерщик Брего, у которого Серафима однажды в рождественскую вечеринку с превеликим удовольствием отсосала. – В России никто не работает. Все только стишки крапают». Он ставил новую изощренную антивирусную программу взамен прежней, не выдержавшей атаки неизвестных гениев: «Серафима, ты просто образец терпения».