К семидесяти Митрич оброс хворями. Ходил с тросточкой. Беспрерывно кашлял. Страдал от артроза и гипертонии.
– Надо же, – ворчал он, – мамаша едва до ста лет не дожила, а крепенькой была – огурец-огурцом, а тут…
– Не скажите, Константин Дмитриевич, – не соглашался участковый терапевт, выписывая пациенту рецепт, – у матушки вашей букет побогаче вашего имелся: и ревматизм, и стеноз, и астма.
– Но ведь она как-то справлялась. А я не могу…
Врач прекрасно понимал разницу. Но пререкаться с капризным пациентом не собирался: худой мир в его положении куда предпочтительней доброй ссоры. Константин Дмитриевич не раз озадачивал его начальницу жалобами на невнимательность доктора: то лекарство не то (на его взгляд) выписал, то в аптеку инвалида направил. Нет бы сам забежал по пути. Ни стыда ни совести!
Тяжело теперь приходилось Митричу – ни прикрикнуть, ни мнение свое высказать. Неблагодарные наследники носу не казали. Изгнанные из рая супруги и думать забыли. Социальные работники заглядывали нечасто. Разве что после очередного напоминания в вышестоящие органы.
Пионеры ограничивались перекопкой никому не нужных грядок и стишками с открыткой на праздники.
– Так и со скуки помереть недолго! – возмущался Митрич, беседуя с диктором теленовостей. – Да, очерствел наш народишко. Ни души, ни сердца. Одни мозги, да и те никудышные. И ведь помру: делать-то все одно нечего.
Впрочем, умирать он не собирался. Много приятностей имелось и в этой, лишенной привычных радостей, жизни. Теплое солнышко на подушке, свежее куриное яичко на завтрак, интересные передачи по телевизору. Да мало ли… Было бы желание. Да человечек удобный под боком. С последним пока не везло, оттого некогда уютный дом постепенно обрастал паутиной и пылью. В раковине собиралась немытая посуда, а в туалете – не вынесенный мусор.
– Нанять бы кого, да где денег взять, – вздыхал в сторону благополучного соседского подворья Митрич. – Ох, не заработал на домработницу за всю жизнь, хотя тридцать лет трудился в поте лица своего.
Лукавил – работник из Митрича был никакой. Начальство еле терпело сопутствующие его трудовому пути скандалы и дрязги. Вырабатывал свое строго по часам. Брака не допускал, но и шедевров тоже. Лишний шаг влево или вправо расценивал как подвиг, за что и требовал сполна: премии или отгулы. По карьерной лестнице с такой стратегией особенно не разгуляешься. Да он и не стремился особо: