Приподнявшись, зажигаю ночник.
Сигнализация издает три длинных звука и замолкает. Дверь открывают. И снова шаги на лестнице.
От каждого в голове вспыхивают воспоминания о Германе.
Бам-бам-бам. В ушах шумит. Сердце лупит по ребрам.
Опустив взгляд на нож, думаю о том, готова ли я буду с помощью него защитить себя и сына?
Сомневаюсь.
Когда вижу фигуру в дверном проеме и узнаю в ней Расула, казалось бы, можно выдохнуть. Но нет. Пульс только усиливается. Щеки вспыхивают.
Три года не такой большой срок, но Хаджаев и не думал меняться: ровно остриженные черные волосы, модная небритость на лице, деловой костюм, будто советник главы республики только что вышел с благотворительного вечера и, оставив жену в машине, забежал к нам.
Увы. Расул чужой. И никогда моим не был.
Прислонившись к стене, он молча оценивает взглядом моего спящего под одеялом сына и… меня. Лицо, растрепанные волосы, обнаженные плечи. Вспомнив, что я все еще в одной шелковой сорочке, смущаюсь и прикрываю грудь рукой.
– Привет, – проявляю банальную вежливость.
– Привет. Ты так рада меня видеть?
– В смысле? – пугаюсь, чем себя выдала.
Заметив, что держу нож, четко направленный на Хаджаева, прихожу в себя.
– Прости, пожалуйста, – опускаю руку. – Это по привычке…
– Интересные у тебя появились привычки, – замечает он, пряча руки в карманы брюк. – Это ведь как-то связано с синяком в пол-лица?
Инстинктивно дотрагиваюсь до скулы и морщусь от боли. Расул резко отталкивается спиной от стены и стремительно направляется к выходу:
– В сауне есть халаты. Оденься, Таня, и я жду тебя на кухне. Поговорим…
«И как я не додумалась про халат?» – ругаю себя, затягивая потуже узел на талии и шлепая босыми ногами на кухню.
Очерчиваю взглядом внушительные плечи, обтянутые белой рубашкой, и, пройдя мимо, сажусь напротив. Расул изучает меня исподлобья, тяжело дышит. Его ладони сцеплены в замок на столе прямо передо мной.
Я чувствую, как в горле пересыхает. Одновременно стараясь на него не смотреть, делаю вид, что не боюсь этого.
Никогда бы не хотела больше с ним встречаться, но последние три года я мало что решаю в своей жизни. У меня ее вообще нет.
Расул поднимает руку и только хочет коснуться моего подбородка, как я резко отшатываюсь.
– Не трогай, – произношу ровно. – Пожалуйста.
Голос звучит как чужой. В нем нет уже привычного тотального послушания мужу. Нет. Хаджаева я не боюсь, но Герман в целом пошатнул мою веру в мужчин. Пожалуй, даже в людей.