– Какой ты… особенный. – Она подняла на Грекова глаза. – Садись со мной за парту!
Родители девочки подсуетились, и Сережу пересадили к Марго. Мира выла от отчаяния. «Перестань носить ему еду», – решили Тхоры на семейном совете. Дочь была непреклонна: «Но ведь эта кукла не будет его кормить по часам! А значит, у него заболит живот и начнется рвота!» И вновь собрала тяжелый пакет с котлетами и термосом. Правда, в школу не пошла. Заболела. Впервые за учебные годы. «Какая жертвенность, какое благородство, – всплакнула семья. – Не будет девочке счастья».
Сережа поначалу не заметил отсутствия толстушки – настолько был увлечен Маргошей. Но когда в 10:20 и 12:30 не получил котлет, почувствовал остренькую боль под ребрами. В 14:15 мучительная тошнота переросла в желчную рвоту. Он даже не успел добежать до туалета, опустошил желудок прямо в кабинете истории.
– Фууу, какая мерзость, – брезгливо отшатнулась Марго. – Вали к своей Тхор, я с тобой сидеть не буду.
Любовь обладательницы ручки с корабликом завершилась, не успев начаться. Виноватым и униженным Сережа пришел после школы к Мире домой.
– Я принес тебе домашку. – Он стоял серый и изможденный, как гупешка[5], только что народившая мальков.
– Когда ты ел? – строго спросила Мира, влажная от высокой температуры.
– Утром, – скорбно произнес Сережа.
– Срочно за стол.
Он помыл руки и жадно начал поглощать ежики с рисом, запивая куриным бульоном.
– Не глотай не прожевав. А то снова станет плохо. – Мира сидела в цветастом халате, уютная, теплая.
– Ты обиделась? – Сережа поднял глаза.
– Ты подарил ей перышко… – У толстушки задрожал подбородок.
– Да ладно тебе! Ерунда, а не перышко! Я тебе такооое подарю!
И правда, когда Мира выздоровела, принес ей домой огромное перо павлина, которое выпросил у смотрителя зоопарка. Сине-зеленое, в переливах и бликах, со всевидящим оком на вершине опахала.
– А то было такое маааленькое, нееежное, – вздохнула Мира.
На следующий день он принес ей целую коробку перьев, которые насобирал за лето.
– Выбирай.
Она поелозила пухлым пальчиком по содержимому коробки и снова вздохнула.
– А то было такое пушииистое, рааадужное…
Всю жизнь потом Греков привозил Мире перья – из всех парков и лесов. Толстуха, сдерживая смех, нарочито надувала губки:
– А то было такое сеееренькое, трооогательное…