В одном из окон вижу подружку Галю, машу ей рукой и зову погулять. Она меня не слышит (или делает вид, что не слышит от обиды, что ей не в чем пойти на улицу) – рамы на окнах двойные, щели надежно законопачены ватой и тряпочками.
– Мама, приведи ко мне Галю играть, мне одной дома скучно, – прошу я маму.
– Ты же знаешь, ей не в чем на улицу выйти, – пытается увести меня она от соседских окон.
– А ты дай мою шубку и шапку, – предлагаю я, не желая уходить от дома Куликовых и жалея висящих на окнах ребятишек.
В самый жестокий мороз или пургу, когда и я была вынуждена сидеть дома и хныкать, что мне скучно, это предложение срабатывало. Мама-педагог изучала и детскую психологию, в учебнике которой говорилось, что ребенок непременно должен расти и общаться со сверстниками, как сейчас говорят, социализироваться. В итоге под бурным натиском моих настойчивых просьб, для убедительности подкрепляемых горючими слезами, мама будет вынуждена взять комплект моей зимней одежды, отправиться с ним к Куликовым, где надеть мою шубку, шапку и валенки на Галю и привести ее ко мне к великой радости нас обеих. С Галей мы могли играть часами и не ссориться, что считалось в психологии, по мнению мамы, важным показателем совместимости детских характеров.
А вот с моей второй подружкой, Ольгой, которая жила рядом, постоянно возникали проблемы. Играть спокойно мы могли с ней не больше получаса. Дальше вспыхивали ссоры и конфликты на пустом месте, быстро перераставшие во взаимные обиды, упреки и обвинения: «Это ты взяла!» или «Ты первая начала!». За ними следовали крики, слезы, истерики, а то и драки.
Мать Ольги называли спекулянткой за то, что она перекупала у поселковых женщин пуховые платки, бывшие тогда в большой цене, и перепродавала их втридорога на рынке. За это тетю Настю не любили и за глаза осуждали. Обычно к вечеру воскресенья после удачного базарного дня эта небольшого роста, но довольно коренастая дама возвращалась с рынка навеселе, переваливаясь с ноги на ногу, как гусыня, и оглашая окрестности любимой партизанской песней «Шумел сердито брянский лес». А едва переступив порог дома, с места в карьер принималась за разборки в своей бестолковой семье.
Стоило тете Насте открыть дверь, как из дома начинали доноситься крики и вопли. Доставалось и детям за бардак в доме, и мужу за хроническую лень. Он никогда и нигде не работал. Не в пример трудолюбивому поселковому народу вставал поздно, где-то в районе десяти, целыми днями или дымил папиросой-самокруткой под названием «козья ножка» на завалинке возле дома. Или поджидал собутыльников у местного магазина, откуда приползал в состоянии изрядного подпития, за что ему регулярно и порой основательно доставалось от жены, которая не стеснялась мужика поколачивать. Под горячую руку попадало от матери и старшему сыну, ставшему впоследствии вором в законе, и младшим дочкам.