– Не ерепенься, говорю.
– Куда? – захныкала Эмма и стала упираться. – Домой мне надобно, в замок, меня хозяин искать будет.
Но тут на помощь Сычу пришел Игнатий, он схватил толстуху под другую руку, они притащили ее к Агнес и бросили наземь. Тут баба и завыла:
– Ой, госпожа, что вам от меня надо?
– От тебя ничего, а вот платье мне твое надобно, – отвечала девушка на удивление спокойно. – Снимай платье.
– А я как же? – не торопилась снимать одежду толстуха.
– Снимай, – зашипела девушка так, что прачка сразу стала распускать передник, но при этом все еще ныла:
– А со мной как? А со мной что будет?
Агнес сорвала с ее головы чепец и ответила негромко:
– Ничего уже с тобой не будет.
Она стала примерять на себя чепец прачки, надела и покривилась: туда бы две ее головы влезло.
Толстуха тем временем, кинув свою огромную нижнюю рубаху в кучу одежды, сняла и нижнюю юбку, стояла уже совсем нагая. Всхлипывала:
– Госпожа, что теперь? Что теперь будете со мной делать?
Агнес рылась в ее одежде – ужасно все большое. Она, конечно, беря в пример размеры своей служанки Уты, принимала вид крупной женщины, но даже Уте до этой толстухи было далеко. Агнес сомневалась, что сможет стать такой толстой. Но отступать было уже поздно.
Она, не стесняясь ни Сыча, ни Игнатия, стала раздеваться, а толстая дура, видя это, все выла и выла:
– Госпожа, а со мной что? Со мной что?
Девушка, скинув с себя почти всю одежду, обозлилась, крикнула зло:
– Сыч, долго я это слушать буду? Угомони ее уже.
Фриц Ламме с видимой неохотой извлек из рукава свой короткий нож, а баба увидала это, заорала в горло и хотела бежать – хорошо, что Игнатий ее схватил, рот ей пятерней заткнул.
– Тихо ты, падла, тихо, – рычал бородатый конюх, крепко сжимая бьющуюся в его объятиях женщину.
– Дурак, – сквозь зубы шипела на Сыча Агнес, – тихо все делать нужно. Ума, что ли, нет, убогий? Вон у него учись. – Она указала на Игнатия.
А тот уже, повалив на землю толстуху и сидя у нее на спине, душил ее веревкой. Прачка только рот широко разевала, хватала руками землю, глаза выпучивала, а ничего уже сделать не могла, даже звука выдавить не получалось. Лицо ее уже посинело, не успел бы Сыч и до тридцати досчитать, как дело было конечно.
Агнес же, стоя абсолютно голая в лесу, перед двумя опасными мужиками и над трупом только что убитой женщины, командовала: