Сам Амаргин ходил по мертвой воде, как по обычной, словно был заговорен от Полуночного холода. А может, и заговорен, кто его знает. Меня заговаривать он не собирался.
С того момента я уже немного натренировалась, правда, под Амаргиновым наблюдением. Сцепив зубы, бегом пересекла мелкую воду (каждый шаг – вспышка боли, пронизывающий удар в сердце, тошнотворный спазм), думая только о том, чтобы не грохнутся в ледяную отраву и не остаться в ней навсегда.
И опять последние несколько ярдов превратились в мили, ноги вдруг утратили чувствительность, и мне почудилось – я лечу, плыву, падаю сквозь толщу воды, и воздуха нет, и легкие выворачиваются наизнанку, а зеленоватое, сияющее, расплывшееся от слез пятно – это солнце, там, над поверхностью реки, в другом мире, из которого меня только что изгнали…
Плача и трясясь, я взобралась на вытянутые мантикоровы лапы, как на мостки. И повисла у него на шее, потому что ноги меня не держали. И прижалась покрепче, потому что он был ощутимо теплым, невозможно теплым в этой вымерзшей тьме. И попыталась отдышаться, зевая и кашляя от недостатка воздуха.
Холера, почему же я никак к этому не привыкну? Ведь почти неделя прошла с тех пор, как я… с тех пор, как меня… Ну да, наверное, я разнежилась, разленилась в волшебном краю, где вечер сменяет утро, а утро переходит в ночь; где расцветающее дерево гнется под грузом плодов и золотая листва кружится в воздухе вместе с лепестками цветов. Где снег сладок, как сахарная вата, а дождь горяч, как кровь… где букет в вазе никогда не увядает, где его можно вынуть из вазы и посадить в землю, и он обязательно, непременно превратится в цветущий куст прямо у тебя на глазах… и, отряхивая руки от земли, ты оглянешься и увидишь: Ирис стоит у тебя за спиной, щурит длинные глаза и улыбается – улыбается тебе, и воткнутому в землю букету, и всему этому чародейному, невероятному, невозможному миру…
Холера!
Я пошевелилась и почувствовала, как саднит оцарапанную щеку. Волосы мантикора слиплись в длинные тонкие лезвия, рассекающие кожу при одном легком касании. Боль от царапин была едва ощутимой, и даже приятной – здесь, посреди мертвого озера, в высасывающей тепло тьме – эта боль напоминала мне, что я еще жива.
Здравствуй, Дракон. Здравствуй, пленник. Это я, твоя тюремщица. Как прошел день?