Он представил себе эту сцену: он встаёт, наклоняется к красивым губам, целует их, женщина цепенеет, а муж-рептилия наоборот пробуждается: «Что вы себе позволяете, товарищ!». Интермедия выходила комическая и пошлая, а он не любил пошлость.
Проводник принёс чай и опасливо сгрёб со столика ассигнацию.
Старик его боялся. Такие вот старые проводники самые чуткие на опасность люди. Он это точно знал, поэтому не любил проводников. А этот ещё и наверняка стучит в ЧК на пассажиров мягкого вагона. Впрочем, пусть докладывает. Его он сможет описать лишь в самых общих чертах: мужчина, две руки, две ноги, голова на плечах, какие-то черты лица, даже голос какой-то есть. А как же?! Ведь он просил чая! Значит, точно не немой. Но это всё не интересно. Даже для ЧК. А вот потный тип с портфелем и красивой дамой! Вот тут интрига! А чего это, товарищ, вы так нервничали? Если у вас такая красивая жена или содержанка, вы должны находиться в постоянной эйфории. А раз нервничаете, значит, совесть нечиста. Ай-яй-яй! Как нехорошо!
А вот у него с совестью всё было в порядке. Она была стерильна. Вернее, это он был стерилен. От рождения в нём не было этого глупого атавистического органа, или что это там такое? Поэтому он никогда не нервничал. А это, в свою очередь, делало его незаметным в этом мире. Он знал это наверняка, на опыте. А ещё у него была научная теория, которую подсказал ему старина Гюйгенс14, забавлявшийся со сферическими волнами и справедливо заметивший, что амплитуды их могут складываться и вычитаться. Человеческое внимание – это тоже волна, волна беспокойства. И если ты спокоен, словно воды мистического Стикса15, то натолкнувшаяся на тебя волна чужого внимания угасает. Тебя не видят. Не чувствуют. Не помнят. Ты человек-невидимка. Ты фантом.
Прошло более двух недель после отъезда Терентьева из Москвы. Вестей он о себе не давал, и друзьям лишь оставалось надеяться, что всё у бывшего коллежского советника сложилось благополучно. Эту надежду с ними разделял сотрудник уголовного розыска Савушкин, бывший ученик Анатолия Витальевича, ещё в московской сыскной полиции выросший под чутким, но не всегда гуманным руководством своего наставника из младшего делопроизводителя в сыскные надзиратели.
Привязанность Савелия Галактионовича к Терентьеву для его нынешних сослуживцев и начальников не была тайною, поэтому после исчезновения бывшего помощника начальника московского сыска, которое, к гадалке не ходи, было ничем иным, как перебежкой на сторону недобитой контрреволюционной гидры, Савушкина несколько раз приглашали для прояснительной беседы. Неизвестно, чем бы кончилось дело для бывшего губернского секретаря и отставного прапорщика из вольноопределяющихся, вернувшегося с империалистической войны с Георгиевским крестом и покалеченным коленом, да только за него вступился начальник Московского уголовного розыска революционный матрос-балтиец товарищ Трепалов