Валентин редко открывал эти подписные журналы без посторонней наводки. Бывало, сосед или дочь скажут: «А ты видел в последнем выпуске какая карикатура?». Тогда он надевал очки, устраивался поудобнее и с ритуальной холодностью именитого критика приступал к чтению. В конце он говорил: «Интересно!» – и закрывал журнал навсегда.
Под конец жаркого дня очень приятно наблюдать, как солнце идет на спад. Летом особенно чувствуется переход ото дня к ночи, от одного дня к другому. А еще этот розовый закат, предвещающий ветреное завтра.
Баня с белесыми стенами на фоне контрастной зари буквально светится. Миниатюрное окно в этом свечении выглядит еще более миниатюрным, чем обычно. Валентин лишний раз убеждает себя, что по-другому сделать нельзя было – не разрешили бы. И еще эта голубая дверь, как бельмо на глазу, собрана по частям из старых досок, откровенно маленькая, и чтобы пройти в нее широкоплечему Вале, и чтобы вообще называться дверью.
Бочком с горсткой журналов на растопку он заходит в баню и начинает свои традиционные манипуляции с огнем.
Баня действительно больше похожа на курятник, но слишком буржуазный для смутных времен. Курятник, какой бы кучерявый он ни был, строить на участке можно было, а вот баню – нет. И тут ничего не поделаешь.
За голубой дверью пряталось мизерное помещение. За такой дверью другого и быть не могло. Дверь, в которую можно было пройти только согнувшись в три погибели, могла вести только в помещение высотой в два человеческих роста и шириной полтора шага. Захочешь лечь на пол – не поместишься. Ноги будут торчать прямо из этой голубой двери.
Высота предбанника была метра три не меньше, потому что не было потолка, а сразу шифер двускатной крыши. Напротив входа висела подобранная на какой-то свалке и отремонтированная вешалка, справа под миниатюрным окошком была прикручена скамейка, которая в каком-то недалеком прошлом была прогнившими досками. Слева от входа еще одна маленькая дверь, но массивная, как в сказочном теремке. Не такая ветхая, как голубая, но тоже собранная из остатков чужих жизней.
За ней скрывалась та самая парилка-курятник с двусмысленными полками для парения и маленьким окном в мир. Здесь же старая печь с баком для горячей воды. Её, как и всё в этой жизни, Валентин собрал по частям сам. Крупные, грубые швы сварки разного металла делали печку уникальной и уродливой одновременно.