Действительно, у возлюбленной Бунина не было недостатка в основаниях для жалости. Он не окончил последний год гимназии, жил как «бродяга», не имел положения в обществе, его могли забрать в солдаты, ее семья была категорически против брака с женихом «без всяких средств», писательская слава была лишь в мечтах, а все свои еще не окрепшие творческие силы он устремлял на что, чтобы «образовать в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное писания». Кроме того, в ее любви постоянно присутствовало сомнение, ей казалось, что «она любит не так, как нужно любить… не так, как говорят, как пишут в романах». Расставание на год не внесло ясности в «подлинность» ее любви, и затем она, пожив с ним гражданским браком, оставила его и вышла замуж.
На первый взгляд в истории любви Бунина нет ничего примечательного, разве что удивительная вера в себя, свой литературный талант, твердое стремление к иной, «более идеалистической жизни». При этом его «разумная» любовь довольно эгоистична: он «хотел быть любимым и любить, оставаясь свободным и во всем первенствующим». Альтер эго Бунина Арсеньев внушал Лике «одно: живи только для меня и мной, не лишай меня моей свободы, своеволия, – я тебя люблю и за это буду ещё больше любить». Все это звучит натянуто и высокопарно, если не принимать во внимание глубинные течения бунинской любви.
Первая настоящая любовь Бунина стала чудесным источником сил и энергий сборки его становящейся личности и укрепления веры в осуществимость своих заветных устремлений. Она наполнила жизненными соками две главные особенности его натуры. Одна из них заключалась в принадлежности к древнему знатному роду, которой он гордился, поэтому принимал близко к сердцу наказ предков «блюсти свою кровь: быть достойным во всем своего благородства8». Другая была связана с непреклонным стремлением следовать своему внутреннему голосу, собственным «представлениям о чем-нибудь», которые невозможно выразить, и это было одной из причин того, что его возлюбленная «стала чувствовать себя одинокой». Например, он много бродяжничал и, «возвращаясь домой с ночным поездом», фривольно фантазировал, глядя на «спящих навзничь» хохлушек с «раскрытыми губами» и «грудями под сорочками». При этом ему казалось, что «я так люблю ее, что мне все можно, все простительно».