Лейтенант госбезопасности это тоже прекрасно понимал, а потому покачал головой и прошептал:
– Отставить! Всё кончено. Уходим отсюда подальше, а то не ровён час нас заметят.
Пригибаясь насколько возможно, я, уклоняясь от кустов и веток, всё время норовивших ударить по больному лицу, следовал за командиром, а сам размышлял над тем, как именно нам нужно будет поступить, чтобы спасти тех, кто уцелеет и попадёт в плен.
«И Алёна ещё в госпитале осталась, – терзался я. – Что с ней сделают эти подонки, когда вместе с другими медсёстрами она окажется у них в руках, даже представить себе не могу!»
В голове действительно не мог уложиться весь ужас происходящего, а потому, когда мы углубились в лес на довольно внушительное расстояние, я остановился и поинтересовался у Воронцова о наших дальнейших действиях.
– Лёша, мне самому трудно и противно такое говорить, но у нас нет другого выхода, кроме как попробовать догнать обоз и следовать дальше с ними. Это единственное верное решение в данный момент. Любое другое будет сравнимо с самоубийством, – ответил чекист, с грустью посмотрев на меня.
– А наши что, уцелеют? С ними как? С медиками? Они же могут выжить. И им нужна будет наша помощь, чтобы вырваться из плена, – сказал я, прекрасно понимая, что Воронцов уже всё решил.
– Пойми – всё кончено. Немцев в десятки, сотни раз больше. Ты прислушайся, – он кивнул в сторону Новска, – стрельба почти стихла. Ты же, думаю, понимаешь, что это означает.
Я прислушался и был удивлён: действительно, ни взрывов снарядов, ни звуков стрельбы, ни рычания моторов, ничего не стало слышно, хотя мы отошли не так далеко. Только шум леса, ветра и дождя, который вроде бы вновь стал усиливаться.
Воронцов увидел, что я стою в нерешительности, поправил повязку на плече и, подойдя ближе, сглотнув, произнёс командным голосом:
– Боец Рабоче-крестьянской Красной армии Забабашкин, ты сделал всё, что мог. И теперь я приказываю тебе отступать и возвращаться на воссоединение с обозом. – Он вновь сглотнул и прохрипел: – Мне чего-то совсем плохо, поэтому, если что, приказываю тебе меня оставить, а самому искать наших. Ты слышишь?! Я приказываю!
Его хриплый голос усталого и замученного болью человека на меня никакого глубокого впечатления не произвёл. Более того, я даже захотел хохотнуть от несуразности и искусственности момента. Это было как-то нелепо, что ли. Мне показалось, чекист говорит мне не как живому человеку, а программирует меня, будто я какой-то робот.