– Пятьдесят шестая, очень больно? – негромко спрашиваю я, осторожно вынимая совсем еще маленькую четную из ванны, чтобы переложить на стол. Она именно из тех, кому ножки совсем отломали.
– Я поте… плю… – бедняжка едва может говорить, но не плачет. Боится без разрешения плакать.
Все мы боимся, на самом деле, хотя бояться уже нечего – нас выкинули, и теперь весь вопрос только в том, почему мы живы. Но пока мне нужно повытаскивать малышек, потому что осталась я из старших одна. Сколько мне лет, я не знаю, да никто из нас не знает, сколько нам лет, только иногда в памяти встает что-то странное да проскакивают какие-то воспоминания. Но это неважно, важны только малышки – в любом случае мы все здесь приговорены.
Нечетный как-то очень жалобно взвизгивает и замирает, я отсюда вижу. Даже проверять нет смысла. Ушел наш последний нечетный, повезло ему, закончилось все. И остались теперь только четные… Из всех нечетных жальче всего семнадцатого, он хороший был, нас называл красивыми словами. Каждую четную назвал, каждую! Наверное, его в игрушки перевели откуда-то, я просто не знаю откуда, ну откуда-то же мы сюда попали…
Сорок четвертой тоже нет, но она, наверное, оказалась в числе тех, кого сразу в измельчитель засунули. А часть ванн еще разбитые, и там мертвые четные и нечетные, Некоторые уже и скелетами стали, значит, давно уже. Надо четным моим маленьким рассказать, что я скоро приду, а самой аккуратно обойти корабль, если мы еще на нем. Нужно выяснить, есть тут хозяева или нет, найти чего-нибудь поесть малышкам. И попить – это важнее. Кто у нас тут постарше…
– Двадцать восьмая, пригляди за остальными, я скоро вернусь, – прошу я уже вполне пришедшую в себя четную. – Мне нужно поискать поесть и попить и…
– Посмотреть, где хозяева, – кивает она мне. – Я погляжу, не беспокойся.
Она действительно приглядит, в этом я уверена, потому что у нас, игрушек, просто нет больше никого. Семнадцатый рассказывал, что где-то там, вдали, есть какие-то «наши», но разве могут быть у игрушек «наши»? Вот и я думаю, что нет.
Я медленно выхожу за дверь в темный коридор. Что-то гудит, что-то шуршит, что-то сыпется, но мне это неважно, мне нужно найти поесть и посмотреть, не будут ли нас убивать немедленно. Может быть, просто поиграют, а в измельчитель не сунут? Я не знаю, поэтому стараюсь идти очень осторожно, но вокруг тишина. Я быстро задыхаться начинаю, приходится присесть на корточки, чтобы отдышаться. Аж точки перед глазами, и я их вижу, несмотря на синий неприятный для глаз свет.