– А вот погляди, какой гостинец тебе лисичка прислала, – Мария уселась к столу и высыпала горсть конфет в ярких обертках. – Угости бабушку и дедушку, а эти отложим до поры.
Женщина присмотрелась к бумаге – это была не привычная газета, в которую заворачивают покупки. Белая, плотная, с каким-то текстом. Мария, которая умела и любила читать, с любопытством стала разбирать чернильную вязь.
Небо мелкий дождик сеет
На зацветшую сирень.
За окном крылами веет
Белый, белый Духов день.
Нынче другу возвратиться
Из-за моря – крайний срок.
Все мне дальний берег снится,
Камни, башни и песок.
«Как вроде песня, только непривычная, не наша», – решила она и вложила аккуратно сложенный листок в старинную книгу.
Вторую неделю в Благодати стояли немцы
Алёна Кубарева
Вторую неделю в Благодати[1] стояли немцы. И вторую неделю Дарья сидела в насквозь промерзшем погребе[2]. Пряталась.
Ей было чего опасаться. Четверо сыновей служили на фронте. Четверо богатырей. Трое коммунистов, один – комсомол…
Колька, Володька, Ляксей… И младший, Борис. Красавец. Первый гармонист. Как затянет колхозную кадрель –
Три-та-ти – дри-та,
Три-та-ти – дри-та!
– все девки в пляс. Пойдет играть ямочками на щеках – ни одна не устоит…
Дарья – из городских, из тульских. Родители умерли. Воспитали чужие. Пятнадцать минуло – отправили в деревню. Замуж. В городе бесприданницу никто не брал.
Дарья сначала никак не могла привыкнуть. Все из рук валилось – ничего не умела. Но главное – не рожала долго. Ей и кличку дали – Дашка-неродеха. А потом, после двадцати – пошло, пошло!.. Одного за другим – Маньку, Кольку, Володьку, Ольгу, Ляксея, Бориса, Клавдю… Все выжили. Андрей – муж – бранился:
– Куда ж ты мне – прорву?!!! Как кормить?!!
А то еще ревновал. Выпьет:
– Энти – мои, на меня похожи. А энтот (кивает в сторону Бориса) – не знаю чей! Чернявый черт… Армяшка… Говори, от кого прижила! Не то!..
– Как это – Борис не твой?!! – Закусывала губу от обиды. Молодая была, глупая – оправдывалась. А оправдываться – хуже нет.
– Ага-а! – Заносил Андрей руку… Забывал, что цыган по отцу.
Но Дарья скоро стала отвечать. Тяжел кулачок оказался… Даром сама – два вершка.
…До войны Андрей не дожил. На фронт провожала одна. Всех четверых – в один день. Старшие попрыгали сразу в вагон. А Борис стоял перед ней на перроне, переминался с ноги на ногу. То краснел, то бледнел. Усы не отросли… Восемнадцать только… Дарья больше всех его оплакивала – еще живого.