– За что же тебя так, гаврош?
– Они сказали, что это – их магазин и подвал. А Джеку было холодно, – пролепетал заплетающимся языком мальчик.
– Как ты вообще. … На улице?
– Папа говорил, что от меня – одни проблемы. И мама заболела из-за меня.
– И что, сильно болеет?
– Сильно, – он закашлялся, и я решил до утра его не трогать.
– Эй, пацан, – я потряс мальчишку за плечо. Он не ответил, и лишь сильней свернулся в клубок. Я снял с себя поношенную кофту и, укутывая ребенка, случайно задел его лоб.
– Етить-колотить! Да ты – кипишь! – удивился я.
Дома… в настоящем доме, у меня остался ребёнок примерно этого возраста. А мой покойный дед говорил, что чужих детей не бывает. Эта истина была впитана мною всей кожей.
Пса я похоронил за гаражами, а потом направился к цыганам. У них в одном из заброшенных домов была заначка. Это я точно знал. Мальчугана перед уходом я укрыл, как мог. Замаскировал, так сказать.
Зайдя в «аул», место, которые держали цыгане, я старался ни с кем не встречаться глазами. И уже думал, что всё, фартануло, и небольшая сумма денег уже лежала в моей ладони, как вдруг, по телу пробежала резкая холодная волна. Плохо соображая от боли, я наотмашь саданул локтём назад. И лишь потом повернулся. На полу лежал худой мужик с ножницами в руках. И да, ножницы были в крови. Тут, наконец-то, до меня дошло – свободной рукой я пошарил с левого боку, и поднес ладонь к лицу. С ладони предательски закапало.
– С-с-с-с-сука, – процедил я и нетвердым шагом двинулся обратно.
Опустим весь обратный маршрут. Как и то, каких усилий мне стоило дотащить еле живого от лихорадки ребенка в платную клинику. Охранник не пустил меня внутрь, а за мальчиком вызвал санитаров.
Пришедшим медикам я сунул деньги и клочок бумаги, что раньше всё время сжимал паренёк. Это была фотография его матери, напротив которой был написан телефон.
Когда двери приёмного покоя за пареньком закрылись, силы покинули меня. И я молча сполз на крыльцо. Подошёл охранник, закурил. Потом прикурил вторую и молча дал мне.
– На кой хрен тебе это, болезный? – спросил он негромко.
Я сначала не ответил. Через какое-то время, после пары затяжек, я сказал:
– Мне всегда говорили, все. Что я – дерьмо. И учителя, и на работе, и знакомые, и… все! Что я плохо учусь, что я хреново тренируюсь, мало работаю. Что я – плохой отец, отвратительный писатель и так далее…