Оглянулся, присмотрелся, подошел. Маленькая черная сука вроде спаниеля лежала в углу, тихонько скулила. Возле нее ютились три щенка. Глеб провел ладонью по их спинкам. Холодные. Мертвые. Совсем крошечные.
– Эй, собака, пойдем! Не скули. – Он попытался ее приподнять.
Она мотала головой и тыкалась носом в щенячьи спины. Тогда Глеб вытащил сверток с ромовыми бабами, сунул собаке под нос. Та вяло понюхала и отвернулась.
Открылась дверь. Лестница осветилась от керосинки.
– Тетя Глафира! Щенки умерли, а она не отходит.
– Не хочет верить.
На глаза мальчика навернулись слезы. Уже сквозь них он спросил то ли у старой учительницы, то ли не обращаясь ни к кому конкретно:
– Это когда-нибудь кончится?
– Конечно, кончится. – Учительница осторожно взяла его за плечи. – Пойдем домой.
– А если нет? Если будет повторяться бесконечно? И все время будет война, и погибать будут солдаты, и женщины, и дети? И голод будет возвращаться?! – уже почти бился в истерике Глеб.
– Ну что ты, что ты, так не бывает. История не терпит повторений. Ведь если бы война не кончалась, то жизнь потеряла бы смысл, стала нестерпимо тяжелой, без просвета. И ради чего тогда жить человеку?.. Нет, Глеб Константинович, это у тебя просто игра воображения. Все имеет конец. Придут наши, прорвут блокаду, приедет отец – и все будут жить дальше…
* * *
Мари с восхищением и аппетитом уплетала ром-бабу. Сначала она обкусала глазурь, потом перешла к тесту, запивая все ароматным чаем.
– Деда, – заговорила она с набитым ртом, – а вот бы все время есть ромовые бабы! Они такие вкусные! Я хочу, чтобы они никогда не кончались.
– Глупости, Мари, – улыбнулся старик. – Ведь если ты будешь есть пирожные постоянно, то пропадет наслаждение, исчезнет удовольствие. Именно потому, что все имеет конец, все имеет и смысл. Поняла, сладкоежка?
Девочка на секунду нахмурилась, карикатурно наморщив лоб.
– Ага, поняла, дед. Но ведь еще одну можно?
Старик рассмеялся так громко и раскатисто, что двое немцев, сидящих за соседним столиком, удивленно обернулись.