Она так и не переехала из этих апартаментов. Я приходил сюда лишь однажды, во время суда над Леа. Квартира в три раза больше моей, с окнами от пола до потолка и панорамным видом на океан. Бесстыдное хвастовство: океан Оливии даже не нравится. Она едва ли хоть раз окунала в воду ноги. Квартира располагается на самом последнем этаже. Раздается звон, оповещающий, что лифт прибыл, двери открываются, и я судорожно сжимаю бутылку вина. Соседей по лестничной площадке у нее нет.
Осматриваю коридор, пристально, будто проводя инвентаризацию: пара теннисных туфель – его, какое-то растение – его, табличка с надписью «Вон отсюда!» на двери – ее. Все это вызывает смутные опасения. Нужно вести себя как хороший мальчик – никаких заигрываний, никаких прикосновений, никаких раздеваний взглядом. Надо просто сосредоточиться на моей спутнице. Вряд ли это будет так уж сложно. Улыбаюсь, представляя, как отреагирует Оливия. Дверь открывается прежде, чем я успеваю потянуться к звонку. Появившийся мужчина заполняет собой все пространство. Мы столбенеем друг перед другом на добрые десять секунд, так что оба испытываем замешательство. Она забыла сообщить ему, что я приглашен? Но затем он зачесывает ладонью чуть влажные волосы, и его выражение приобретает улыбчивую доброжелательность:
– Калеб.
Я тоже его оцениваю. Немного ниже меня, но плотнее – хорошо сложен. Коротко стриженные темные волосы, припорошенные сединой на висках. Ему не дашь больше тридцати пяти, хотя частный сыщик упоминал, что ему тридцать девять. Он еврей, и, хотя по внешнему виду об этом не догадаешься, подвеска со звездой Давида намекает на его происхождение весьма прозрачно. В целом он вполне привлекателен.
Он предлагает руку для рукопожатия:
– Ноа.
Я принимаю ее с усмешкой. Ирония того, что этими руками мы оба касались его жены, вдохновляет на дерзость.
– Она попросила убрать обувь, – он поднимает те самые теннисные туфли, на которые я обратил внимание. – Только не говори ей, что я не успел и ты их увидел. В плане порядка она сущая нацистка.
Шутливая колкость, что ее собственный муж с еврейским наследием называет ее нацисткой, на редкость удачна – и я следую за ним внутрь. Фойе отличается от того, каким оно было в прошлый мой визит сюда. Холодные сочетания белого и черного сменились теплыми цветами; деревянные полосы, коврики и милые безделушки привносят домашний уют. Оливия вылетает из кухни, суетливо стягивая с пояса фартук, и я честно стараюсь не поперхнуться жалящей завистью.