Великая река. Другой берег - страница 19

…А потом в её красивый мир ворвался хаос. Это произошло практически в одночасье и было самым страшным, что когда-либо со мной случалось. Это было страшнее, чем недоверчивые люди, страшнее, чем разгневанный отец, страшнее, чем высота. Это было как внезапная буря, когда ты поднялся к верхушкам сосен.

Сначала она всё ходила и улыбалась странной незнакомой улыбкой, а когда её спрашивали, что с ней, не отвечала, только пожимала плечами. Потом мать начала путать дни, людей и события, она путала даже своих детей – только меня всегда узнавала. Она целыми днями лежала неподвижно, но не спала, иногда плакала, иногда снова улыбалась, иногда громко пела, и весь пол в нашем доме, словно палая листва, устилали чёрные перья.

Отец пробовал однажды отнести её в лес в надежде, что тот её излечит, но лес не помог, и всё, что осталось нам тогда, – ждать и надеяться, что буря уйдёт, сменившись спокойным ветром.

Буря и правда стихла: прошёл год, и мать сорвалась с места в одну лунную ночь и унеслась далеко-далеко, так что только звёзды могли уследить за её полётом. Она вернулась почти такой, как раньше: снова невидимые искры ночи плясали на волосах, снова в глазах горел прежний таинственный огонь, она снова могла читать знакомые звёздные дороги.

И всё же мама уже не стала прежней: она немного постарела, она изменилась внутренне. Иногда эти изменения казались такими серьёзными, что я думал: передо мной другая женщина, одевшаяся моей матерью. Она говорила со мной и отцом отстранённо, словно мы стали совсем чужие, она перестала учить меня птичьим голосам и показывать звёздные пути. Мне было страшно. Я боялся себя, я боялся летать, я думал о том, что, быть может, полёт сотворит со мной то же, что сделал однажды с нею.

Теперь меня равно пугали деревня и лес. В деревне я по-прежнему оставался чужим, кроме того, боялся, что и мне навредит неволя. В лесу же я чаще становился вороном, кроме того, я помнил, как лес не помог моей матери, и из мудрого хозяина он превратился в жестокого, не знающего жалости господина. Отец и мать, они оба заметили мой страх, они пытались говорить со мной, но вели себя при этом так, словно ничего не произошло. Я стал невыносимо одиноким.

Постепенно я понял, что не хочу больше быть как мать, не хочу превращаться и летать, не хочу знать этот страх – страх сбиться с дороги. Тогда я пошёл в лес и отыскал там старшую из её дочерей, ту, которая больше всех на неё походила, и попросил сплести мне рубашку из крапивы.