– Не волнуйтесь так, хозяин. Подождем немного, наверняка из немецкой части города выедет кто-нибудь, кто нас знает, и проведет нас обратно.
– Да кто нас может знать, идиот? Только Шмидлин да Радецки, а уж они-то ни за что не выйдут. То есть Радецки, может, и выйдет, когда выйдет комиссия.
– Ну вот.
– Что, ну вот? А нам что делать, пока комиссия не выйдет? Если она вообще выйдет. Ох, не нравится мне находиться за линией принца Евгения.
8
Некоторое время я так и стоял, взбешенный и беспомощный, и проклинал своего слугу. Ну надо же, какой болван! Туман не рассеивался, темнота – тоже, и дальше, чем на два-три шага, ничего не было видно. Мне казалось унизительным сидеть и ждать рядом с воротами. Ждать всегда унизительно, чего бы ни ждал. Я должен был куда-то направиться, вот только вопрос: куда? И я продолжал молча осматриваться по сторонам, потому что с Новаком говорить мне не хотелось. Но он сам обратился ко мне:
– Хозяин, кто-то едет.
Я ничего не слышал и просто отмахнулся от него. Однако Новак повторил:
– Поверьте, хозяин, кто-то приближается.
Я снова навострил уши и снова ничего не услышал. Бросил на него презрительный взгляд, но он повторил в третий раз, в лучших традициях сербских народных песен:
– Я уверен, что кто-то уже совсем рядом.
И тут из тумана вынырнула пара волов. А за ними повозка, на ней – крестьянин с кнутом. Тройка приближалась по-прежнему беззвучно. Время от времени крестьянин стегал волов, но не было слышно ни свиста кнута, ни звука удара по воловьим спинам.
– А что, если нам поехать с ним? – сказал Новак.
– И куда он нас отвезет?
– Как это – куда, разве вы не слышали, что он спросил нас, не надо ли нам в Дедейское Село?
– Ничего я не слышал. – Похоже, что я тронулся умом. – Впрочем, почему бы и нет?
Крестьянин остановил повозку, мы с Новаком забрались в нее. Я сел рядом с возницей, а Новак – сзади, спиной к нам.
То ли никто не издал ни звука, то ли я перестал слышать. Чувствовал я себя неприятно. А всякий раз, когда я себя так чувствую, я обращаю внимание на детали. Это настолько занимает мое внимание, а вскоре и мысли, что я перестаю что бы то ни было чувствовать. А деталью, которая сразу бросилась мне в глаза, была сумка, которую крестьянин держал у себя на коленях: кожаная, очень потрепанная. В ней было нечто, форму чего я никак не мог распознать.