Если у Ницше защита субъективности носит, в основном, негативный, всеотрицающий характер, то Бергсон (1910) критикует естественнонаучную абстракцию по-иному, пытаясь показать принципиальную недоступность субъективности естественнонаучному анализу. Так, он различает время как «поток сознания» – субъективное время, и объективное астрономическое время как соотношение движения тел в пространстве. Если все тела во Вселенной ускорить в n раз, – пишет он, – то объективное время не изменится, соотношения скоростей останутся те же; однако по отношению к нашему субъективному времени внешнее время будет течь в n раз быстрее. В сущности, таким «ускорением» объективного времени и пользуются астрономы, предвидя события во Вселенной, т.е. теоретически «прокручивая» ее движение с любой удобной им скоростью. Однако такую процедуру в принципе нельзя проделать с субъективным временем, ибо время субъективности – это исходный масштаб, первичная «система отсчета» для времени естественных наук; само же оно не имеет масштаба, относительно которого можно было бы «убыстрить» его ход. Поэтому предвидеть будущее существа, обладающего субъективностью, невозможно: ни ускорить, ни замедлить ход субъективного времени нельзя, его можно только пережить. Тем не менее в психологии разрабатываются способы оценки «психологического времени» (Головаха, Кроник, 1984).
Таким образом, согласно Бергсону, переживание и есть та первичная данность, которая содержит в себе различение настоящего и будущего; на его основе (и по контрасту с ним) человек формирует основные понятия физического мира – категории пространства, времени и причинности. В итоге у человека создаются две концепции «Я»: одно «Я» – это «Я» субъективности, неуловимый поток сознания, второе – как бы созданная человеком пространственно-временная модель своей субъективности, «Я» для других. Для того, чтобы иметь возможность общаться с другими, мы вынуждены омертвить нашу субъективность, выразить ее внешне, объективировать в пространстве и времени физического мира. Но это будет уже не подлинная субъективность, а ее физический суррогат.
Отсюда ясно, что мы не можем созерцать и исследовать ни свою, ни чужую субъективность как таковую; нам доступны лишь ее «следы», ее продукты-кристаллизации в слове, предмете или поступке. Даже в самонаблюдении мы «опять-таки имеем не сам поток, а лишь те объективные термины, в которых мы его описали» (Бергсон, 1910, с. 193). Тем самым Бергсон, по существу, возвращается к точке зрения Канта, по-иному формулируя мысль о том, что субъективность может быть «схвачена» нами лишь в терминах языка (понятия) либо в пространственных представлениях, т.е. в «омертвленной» и «превращенной» форме, что лишний раз доказывает ее непознаваемость. Непонимание этого факта породило целое направление эмпирической описательной психологии, представители которой, описывая субъективность пространственным образом, полагали, что это и есть «сама субъективность», данная нам в самонаблюдении; а это, как показывает история психологии, неизбежно приводит к редукции человеческой субъективности, к распространению рамок естественнонаучной абстракции на понимание человека и универсализации понятия физического мира. Таким образом, как и Ницше, Бергсон видит свою задачу в том, чтобы дать отпор триумфальному шествию естественнонаучной абстракции, освободить cogito от более поздних «естественнонаучных» наслоений и восстановить его во всей первозданной чистоте.