– Мама!
Мальчик неистово бился в руках монаха, но взгляд Джэу, как и всех прочих, был прикован к уродливому темному пятну на его смуглой коже. Толпа ахнула и попятилась в едином порыве, словно пытаясь оказаться как можно дальше от рыдающего ребенка.
– Но как?..
– Благие тэнгри…
– Откуда у него?..
– Как посмела укрывать?..
Шепотки и возгласы перемежались с бормотанием молитв. Кто-то творил руками знаки, отводящие беду.
Все понимали, что пятно на коже – не грязь, не сажа и не расплывшийся синяк. Метка ракшасова проклятия, будто живая, пылала неровными красноватыми прожилками и шелушилась, словно шкура змеи-куфии. Но все понимали, как она появилась, и что виной тому вовсе не змея.
– Мама!
– Ракху!
– А я говорила! Говорила, что видела! – Женщина средних лет в старом выцветшем платье выступила из толпы. – А вы мне не верили! Но мои глаза не обманывали меня. Про́клятый!
– Нет! Он не виноват! – заголосила ползающая в ногах монахов мать ребенка. Она хватала их то за подолы кашаи, то обнимала их ноги, снова и снова моля об одном: – Пожалуйста, отпустите моего Ракху…
Но слово уже было произнесено и теперь стремительно разносилось по толпе:
– Про́клятый… – Сначала людские роптания были едва слышны, но с каждым вдохом их голоса обретали силу, сливаясь в единый хор: – Про́клятый! Про́клятый!
Джэу яростно сжала в кармане четки Бермиага, так что бусины болезненно впились в ладонь; стиснула зубы в бессильной злобе; и бросила на Намгана полный ненависти взгляд, жалея, что не обладает великой силой сынов дракона, способной порой творить невозможное. Уж она бы постаралась стереть с его лица безразличие, заставила бы прочувствовать всю тяжесть горя, а затем испепелила бы пламенем горы Ундзэн и плюнула на прах его костей…
Но силы у Джэу хватило разве что сдержать язык за зубами и тихо отступить за угол дома. Она поспешила прочь обходной дорогой, задыхаясь в собственной ярости.
– Про́клятый! – все еще звенело в ушах. – Про́клятый! Про́кля… тая! Проклятая!
Дома и встречные люди расплывались от влаги скопившейся в уголках глаз.