– Что, милок, не хватает, что ль? – с по-матерински доброй интонацией в голосе поинтересовалась старушка. – Ты скажи, сколько надо, я сейчас в кошельке посмотрю…
– Нет, бабуль, все на месте! – уверенно соврал Энвидий, как будто бы громкостью своего баса пытаясь затмить вырвавшуюся из его уст нисколько не правдоподобную ложь.
Засунув свободную руку в задний карман джинсов, Энвидий нащупал пару монет гораздо более крупного, чем у бабули, номинала и попытался украдкой, насколько это было вообще возможно, максимально оперативно и незаметно подменить трясшимися от нервов и неубывавшего чувства вины пальцами бабушкину мелочь на собственные монеты. Хотя, казалось бы, в такой секретности не было абсолютно никакой объективной необходимости, юноша все же не хотел быть пойманным на лжи, причем не окружавшими его попутчиками, нет, – ему было плевать, что подумают о нем эти вновь напялившие на себя привычную маску безразличия и уже забывшие о только что произошедшем конфузе люди, – тем более что в каком-то смысле такие его действия, наоборот, можно было бы назвать благородными. Наш герой боялся быть уличенным во лжи одним-единственным человеком, с которым он теперь по воле случая был связан пускай и не юридическим, но моральным обязательством.
Как бы то ни было, закон бутерброда, всегда падающего маслом вниз, как отечественный эквивалент вышеназванного зарубежного закона-коллеги, по-прежнему не имел и мысли о приостановке своего действия ни в пространстве, ни во времени, ни даже по кругу лиц. По данной причине непростительно глупо было бы удивиться тому обстоятельству, что освобожденные из объятий кармана три десятирублевые монеты, удерживавшиеся в ослабевшей на нервной почве руке, будучи не в состоянии противиться еще одному закону – на этот раз физическому закону всемирного тяготения, вероломно выскользнули из повлажневших на фоне обильного потоотделения пальцев и устремились куда-то вниз в сторону ведущих к выходу из автомобиля ступенек, где уже толпился готовившийся к выходу на следующей остановке народ.
Более не в силах терпеть свалившиеся на него невзгоды и подкативший к горлу ком все усиливавшегося стыда, главный сегодняшний неудачник шестьдесят второго маршрута достал бумажник из внутреннего кармана кожаной куртки, трясущейся от ненависти ко всему живому (а прежде всего – к самому себе) рукой вытащил из его недр последнюю пятидесятирублевую купюру, со злобой швырнул ее на выцветший кусок ковра, служивший одновременно и элементом неповторимого декора, и местом размещения личных вещей шофера, и монетницей, и, предварительно спросив разрешение у «шефа», торопливо и без оглядки, не дожидаясь сдачи, с боем протиснувшись сквозь недоумевающую толпу, вышел на к месту подвернувшемся перекрестке, где перед этим удачно загорелся красный сигнал светофора, не доехав до пункта своего назначения еще целых три с половиной остановки.