Я почувствовал себя каким-то жалким зверенышем, которого сначала ласково подозвали, погладили, а потом отпихнули ногой за ненадобностью.
«Зачем так злиться? Нельзя что ли сказать спокойно, как это делают все нормальные люди?» – думал я.
«Может, она просто находилась в изоляции где-то в Тибете и забыла, какого это – общаться с обыкновенными людьми?» – ответил внутренний голос.
– Тебя на самом деле Антониной зовут? – брякнул я.
– По-твоему, я не похожа на среднестатистическую Антонину?
– Ну, тебе бы другое имя больше подошло. Какая-нибудь Елена, Екатерина, Вероника, Анастасия или Александра. Вот, Александра. Это было прям подходящее для тебя имечко. Возвышенное такое, важное.
Тоня переменилась. От прежней натянутой доброжелательности ничего не осталось. Лицо осунулось, скулы вновь выступили ледяными айсбергами, а губы вытянулись в ровную линию.
Любой другой бы перестал пытаться. Любой, может, кто-то поумнее, но не юный Дима Жданов, который в то время не умел не только думать прежде, чем говорить, но иногда и вовсе забывал подумать.
– А сколько тебе лет вообще? – Я снова впутался в беседу.
– На сколько выгляжу, – опять ответила она, одарив меня пустым и ничего не выражавшим взглядом, а затем – вновь отвернулась к солнцу, от которого в небе осталась только щепотка золотистого песка.
Я решил сообщить Тоне о плодах размышлений, снова не сообразив, что мысли эти ей могут быть не интересны.
– Тонь, но ведь ты в машине не одна. Я ведь могу спросить у тебя что-то. Что такого?
– Потому что я не обязана тебе ничего рассказывать.
– Да я ведь просто хочу узнать, кто ты!
Тоня сжала руль в своих длинных пальцах так, что все вены у нее проступили и будто бы оплели кожу побегами.
– Да потому что все вечно только и опрашивают меня, будто бы я преступник на допросе! Вопросы, вопросы, хреновы вопросы! Я никому ничего не должна! Мир не вертится вокруг тебя, он вообще не вертится вокруг нас, пойми уже! Он жестокий, одинокий и конечный!
Тоня и вжала ногой педаль газа. Машина взвизгнула и понеслась на обгон очередной фуры, оставляя позади облако дорожной пыли.
– А еще ты обязана доставить меня в Москву! Меня, а не шлепок мяса! – воскликнул я и вцепился в сумку.
Она не слышала. Она больше ничего не слышала.
Тоня стала частью машины, летевшей вперед, к свободе. И в то самое мгновение превратилась в символ независимости, желаемый, но такой пугающей независимости, к которой я тянулся, но которой боялся. Тоня сжимала руль до побелевших костяшек пальцев, Тонины волосы развевались от огненного ветра, врывавшегося в открытое окно, Тоня смотрела только вперед, туда, где чернела уже невидимая ночь, словно гнала не в Москву, а прямиком в Ад.