– Да, все нормально, – заверяю я. – Но мне нужно кое-что у вас спросить.
– Хорошо…
Наверное, можно не ходить вокруг да около.
– Когда моя мама умерла, вы видели ее тело?
Фрэнк тяжело переступает с ноги на ногу.
– Почему ты спрашиваешь?
Я не отвечаю, однако сразу видно, что ему неловко.
– Ты гадаешь, не могла ли она спастись? – продолжает Фрэнк. – Потому что это обычная реакция на потерю близких. Мы цепляемся за надежду, что все могло бы сложиться иначе.
Я замечаю, что он не ответил на мой вопрос, а задал вместо этого свой. Лучше мне молчать и дальше. Во время терапевтических сеансов многозначительная тишина часто приводит к тому, что пациент начинает откровенничать.
– Мы с Ирен дружили. Мне не хватило пороху заниматься ее телом, так что нет, я ее не видел, – наконец отвечает он. – Подготовку взял на себя один мой работник.
– С ним можно побеседовать? – интересуюсь я.
– Ой, он давно уволился, – звучит в ответ.
– А дадите мне его координаты?
Фрэнк прищуривается.
– Что происходит? – спрашивает он меня.
– Ничего, – отвечаю я.
– Если честно, мне и не припомнить, кто у меня тогда работал, – добавляет он. – А даже если бы я и вспомнил, нам тут приходится иметь дело с огромным количеством погребений. Разве вспомнишь обстоятельства дела двадцатишестилетней давности?
Я киваю, хоть и не уверена, что Фрэнку удалось меня убедить. Ведь он не сразу признался, что не видел маминого тела, да и мой вопрос сперва явно смутил его.
– Рад бы рассказать что-то еще, – говорит он, – но у нас сейчас в разгаре подготовка к поминальной службе. Надеюсь, у тебя все хорошо.
Я снова киваю.
– Помни, люди не покидают нас… – начинает он, и я подхватываю:
– …Даже если умирают.
Я провожу сеанс терапии для пациента по имени Том, изображая целое шоу, достойное премии «Оскар». Посмотришь на меня и ни за что не скажешь, что всего несколько часов ко мне в кабинет ворвалась какая-то незнакомка и заявила, что моя покойная мама, оказывается, жива.
– Я сообщил маме, что меня повысили, – тем временем рассказывает Том. Ему тридцать лет, и последний год он проходит психотерапию, чтобы смириться с нарциссизмом собственной матери.
– Как все прошло? – интересуюсь я.
– Она, как обычно, перевела разговор на себя. Едва дала понять, что вообще меня услышала, а потом спросила, знаю ли я, что на следующей неделе она собралась в Седону.