Фантомов назвал это защитной психологической реакцией на стресс, а Штейнгауз переключил свое обожание, служение и полное подчинение с Берты на дочь, рано проявлявшую черты материнского характера: хладнокровие, рационализм и некоторый цинизм, которые, как ничто другое, помогли им обоим выжить в трудную минуту.
– Папа, перестань плакать, – строго говорила Людвика, приходя из школы и заставая отца всхлипывающим над курсовыми и контрольными. – Давай будем пить чай. – И, быстро скинув пальто и ботинки, уже деловито ставила чайник и намазывала маслом бутерброды.
Витольд Генрихович смущался, сморкался в платок, протирал очки и виновато расставлял чашки, роняя ложки, задевая сахарницу рукавом и повторяя:
– Не буду, не буду, дорогая, что-то опять на меня нашло.
Они пили чай, ели бутерброды с маслом и сыром, он расспрашивал ее о школьных делах, и она всегда пыталась рассмешить его какими-то небылицами об одноклассниках. «Что бы я без нeе делал», – думал Штейнгауз, отхлебывая обжигающий чай, внимательно слушал дочку и постепенно приходил в себя.
Его нисколько не удивило, хотя и растрогало, что в шестнадцать лет при получении первого паспорта дочка записала свое имя так: Людвика Витольдовна Штейнгауз-Кисловская – в честь них обоих, отца и матери, и где-то в глубине души гордился тем, что его фамилия стояла в этом списке первой. В ту же ночь ему приснилась Берта в бежевой шали с красными маками и с длинными кистями по краям. Она стояла возле забора с кустами буйно цветущей белой невесты, напевала «Колыбельную» Брамса и улыбалась, чуть высокомерно прищурив и без того полуприкрытые карие глаза с холодноватым загадочным блеском.
Севка и сам толком не знал, почему его вдруг потянуло поступать в музыкальное училище на отделение струнных инструментов. Все его товарищи, включая Жорку Студебекера, шли в инженеры, товароведы или технологи пищевого производства, что было очень модно, или, на худой конец, в военные училища, а он вдруг решил учиться музыке, и это без музыкальной-то школы! С другой стороны, поступать в другие заведения он не хотел и не мог, школу окончил на тройки, но не от глупости, а от неусидчивости, и даже не в этом дело – когда ему что-нибудь очень нравилось, время переставало для него существовать – просто все, что предлагали механически заучивать без особых объяснений, ему не нравилось.