Связь перерезали как пуповину.
– Удачи тебе, Герман, – сказала она, протягивая руку в чёрной перчатке.
– И вам, Тамара Олеговна. Поработайте с этим потом.
– Такое только психолог мог сказать. Такта в тебе не так много, – шутила она и не улыбалась.
– Я знаю, когда я могу его отключить и мне ничего за это не будет.
– Ты прав, не будет. Но разберись с этим. Может, ты дотянешься до правды, хотя я даже не представляю себе, как это можно сделать. Времени прошло слишком много, а с родителями мы не общаемся, и даже если бы общались, кто из родителей признался бы, что совершил нечто подобное, что подтолкнуло его ребёнка… к такому выбору? Ведь признаться будет значить признать тот факт, что ты не справился. Что ты напортачил так, как нельзя было этого допустить. А может быть, – она подняла и опустила плечи, – никто не понимает, что происходит и почему оно происходит, а мы с тобой можем только наблюдать и говорить: «Ты ошибся, но этого не поймёшь в силу устройства своей психики».
– Вот и не узнаешь, так это или нет.
– Удачи.
– И вам не пуха.
– К чёрту, Герман! К чёрту! – Она прокричала это с облегчением на весь холл первого этажа.
Toi toi toi.
Герман вернулся в кабинет, осмотрел его. Свои бумажные заслуги в рамках он тоже принёс, уже развесил. В шкафу перебрал методики и отложил свои любимые. Он последний выключил компьютер и тоже собрался домой.
Со Светой они оказались дома почти одновременно: он застал её снимающей с себя пуховик.
– Привет! – сказала она и бросилась ему на шею, не остужая своими холодными прикосновениями, а наоборот, согревая и даруя тепло. – Как прошло?
– Ты каждый день спрашиваешь, а я даже не знаю, что и отвечать, если всё было спокойно.
– Никто из родителей ещё не приходил?
– Не в мою смену.
– Значит, ещё придут. Я как чувствую!
Они стянули обувь, развесели вещи и перетекли в комнату. Поставили колонку с Фрэнком Синатра и приняли готовить ужин, периодически уходя в пляс и забывая про нарезанную картошку.
Света держала Германа за руку и кружилась, потом он ловил её и наклонял к полу. Они смеялись, менялись местами, и теперь женскую роль выполнял Герман. Песни менялись, а ужин стоял. Когда у обоих заурчало в желудках, они взялись за готовку более основательно. Довели до конца, но после ужина продолжили танцы, скользя по ламинату в тёплых носках, прижимаясь разгорячёнными телами друг к другу и переплетая пальцы.