– Они будут по вам скучать, – сказал Герман.
– Я тоже буду. Но давай не отходить от темы, что я ещё могу тебе рассказать и показать? Можешь сам посмотреть, какие методики у нас есть, отложить себе те, которые ты используешь чаще всего. В шкафах находятся и листы бумаги, и карандаши, краски. Всё просила купить песочницу, но так ничего и не получилось, зато есть много кукол и игрушек. Дети сами приносили, теперь целый «Детский мир».
Её голос звучал трепетно, но лицо оставалось непроницаемым, железным как дверь сейфа банка из голливудского фильма, в котором хранились пачки долларов и золото – сокровища, которые нельзя отдавать людям просто так.
Тамарочка не могла отдать свои эмоции сейчас. Понимала, что если сделает это, то разобьётся на осколки. Она держалась этой напускной холодностью и «извини, Лёша». Она бы хотела провести время с детками, хотела бы с ними попрощаться как следует, поела бы с ними конфеты, рулеты, пироги, чипсы, выпила газировку, окрасила свой язык в оранжевый или коричневый цвет, посмеялась бы с ними, сказала напутственную речь, но всё это обрывалось воспоминаниями о том, что четыре ученика школы уже умерло. Будет ли больше или кошмар на этом закончится? Lieber ein Ende mit Schrecken als ein Schrecken ohne Ende. Это волновало её сильнее всего. Даже не то, что родители постоянно донимали и какие-то блогеры с ютуба, а именно то, что детки умерли. Её детки.
Герман понимал, как это будет некрасиво, нетактично, но у Тамарочки осталось три дня, больше может и не подвернуться возможности:
– Тамара Олеговна, вы общались с теми учениками, которые умерли?
Умерли, а не покончили жизнь самоубийством, чтобы не напоминать о способе ухода.
– Только с Сашей. Мельник который. Умный, способный, мог проскочить через несколько классов, но оставался со своими друзьями, пусть и было скучно. С Артёмом, Лизой и Анжелой мне не доводилось общаться, ко мне они не приходили, но я смотрела, – она защёлкала мышью, открывая данные учеников, – последние их тесты никаких отклонений не показывали. Но и тесты эти были проведены в начале года, а началось всё это… – «Всё это» бьёт десятикилограммовой гирей. – Позже. Но до этого за ними никаких… подобных настроений замечено не было. Никто не знает, в чём дело. Знаешь, Герман, – она посмотрела своими карими глазами, распахнула длинные, намазанные тушью ресницы, – наши учителя не идеальные, но не такие, которые могут довести людей. Я верю им. Я общалась с ними. Да, на них иногда жалуются, но они не такие… просто не такие. Совсем. Дело в чём-то другом, я уверена, просто… Может быть, полиция не всё рассказывает? Может, они не доглядели, что-то пропустили? Мне так кажется. Чего-то не хватает, но чего, никто не скажет.