Поблагодарил. Благосклонно отпустил. Думать сели в полном составе малого совета – я, Изабелла и Родрик.
– Зачем мне это надо, дядя? – спросил я, насмешливо наблюдая за тем, как расплывается в довольной улыбке лицо Изабеллы. Понятное дело. Теперь она на ровном месте станет не просто герцогиней, а Великой.
– Корона твоя герцогская где? – вместо ответа спросил Родрик. – В Турвальде осталась? А это, между прочим, важнейший символ твоей власти.
Да, неудачно получилось. Я, стало быть, в Юме на троне сижу, а какой-нибудь неизвестный перец мою корону в Турвальде себе на голову напялит и объявит себя законным герцогом. Шняга…
Изабелла, услышав слова Родрика, смутилась. Улыбка с лица исчезла. На меня смотрит виновато. Ага. Помнит кошка, чье мясо съела! Это же она у меня тот обруч с камешками попятила и на себя нацепила. Помню. А потом еще и профукала мой символ власти. Наклонился к ней, шепотом сказал:
– Вечером накажу по методу дроу.
Успокоилась, опять улыбка на губах. Теперь предвкушающая. Не знаю, почему этой гордячке так нравится, когда я ее сначала по попке шлепаю, а потом утешаю. Но какая разница? Ей приятно, а мне не трудно. Да и приятно тоже. Не шлепать, конечно, а потом утешать.
– Вот, – продолжил тем временем дядя. – А так ты проведешь торжественную церемонию коронации с принятием нового титула. Для этого изготовим новую корону, естественно. Заодно я и бракосочетание ваше проведу, как положено. Будет отличный повод устроить для народа праздник на неделю – другую. И время подходящее – зима наступит уже, никаких срочных работ ни у кого нет.
Вот как раз после этого и возник небольшой спор по поводу статуса Изабеллы. Как он завершился, я уже рассказал.
Въезжаем мы, стало быть, в Юмиле, восторженные подданные, наконец, вновь обретшие своего горячо любимого законного герцога, а еще больше дармовую выпивку, которая сегодня будет выставлена на всех площадях, неистово меня приветствуют. Коня моего, неизменного Буяна, ведет под уздцы бывший граф Сиверс. С остриженными волосами в знак покаяния и раскаяния в содеянном. Да, оставил я ему жизнь и даже почти простил. Не я оставил, и не я простил, если формально рассуждать. То есть я, конечно, но устами Изабеллы.
В ту ночь, когда я стимулировал умственную деятельность Изабеллы поглаживанием ее груди, она высказала следующее: