– Доложи обо мне Василию Никитичу, – корчась от боли, взмолился Хлопьев. -Я по его наказу здесь нахожусь! Сектантов ищу…
– Что ты говоришь! – загоготал приставник. -А я здесь, по наказу Петра Ляксеича, тебя сторожу! – трехвостка полетела в сторону Савелия, доставая его по плечам, голове, лицу.
Прикрывая глаза, Савелий побежал от ударов, по пути столкнувшись с голой по пояс чумазой фигурой, тащившей тачку к бадье.
– Ох ты! – приставник погрозил вслед убегавшему, но за ним не погнался: оставлять без надзора бадью было запрещено – не дай бог кто по цепи вверх выберется.
Поручик проносился туннель за туннелем, не помня себя от страха: ему казалось, будто бы везде деревянные опоры гудят и хрипят, возвещая о скорой погибели работного люда, разбросанного по всей глубокой шахте. Он был бы рад уже вернуться под трехвостку приставника, потому что колодец с бадьей представлялся ему единственным местом в копях, где можно было бы надеяться на спасение, но верный сподручник людской погибели – паника, – уже взяла на себя роль проводника и вела Хлопьева все дальше и дальше, заводя в совсем уж глухие подземные коридоры.
В одном из таких неизвестных проходов, где земляной пол был замусорен обломками породы, остатками сломанных рудничных тачек и изъеденными ржой инструментами, Хлопьев споткнулся о каменюку и, не удержавшись на обессилевших от долгого забега ногах, рухнул с высоты своего роста вниз, вдребезги разбив фонарь с вылетевшей прочь свечой, висевший на поясе холщовых штанов.
– Боже ты мой! – ахнул поручик.
Запасных свеч прижимистый артельный не выдавал; идти же в кромешной тьме на ощупь – глаз себе выколоть, либо забрести туда, где тебя вовек не сыщут.
«Ничего, не должен был я слишком далеко убежать» – лихорадочно рассуждал поручик. «Тут же забои кругом – покричу, кто-нибудь да услышит».
Но, сколько бы он не звал на помощь, никто не отзывался. Когда из горла в кромешной темноте чувствующего себя слепым Савелия начал исходить лишь жалкий хрип, паника, коварно заведшая его в безлюдные углы чудских копей и терпеливо ожидавшая своего часа на краю сознания, выступила вперед и начала заполнять разум, топя собой прочие мысли. А стоило руки попытавшегося ползти в обратном направлении поручика коснуться жесткой шкурки одной из крыс, что во множестве шныряли подле него в ожидании скорой добычи, остатки здравого разума покинули Хлопьева, и он, вскочив, побежал, спустя несколько мгновений ударившись лбом о низкий свод.