Акушерка не оставляла меня ни на секунду, мне делали массаж, развлекали историями и все время хвалили. Хотя за что, я так и не поняла.
Роды вызывали «коктейлем» с мизопростолом. На раскрытии в пять сантиметров прокололи пузырь. Вылились теплые, прозрачные воды. Через каких-то двадцать минут меня жгло огнем, словно рукой рвали матку и ломали кости одновременно. Схватки приходили волнами, время между ними сокращалось. Мне казалось, что я в бушующем море, в том самом месте у берега, где волна скручивается, – там она самая сильная. Она поглощает вас, швыряет о дно, закручивает и повторяет это снова и снова. Я вырывалась из нее на поверхность, тянула воздух, но не успевала сделать нормальный вдох, меня тут же топила вторая, а потом третья, четвертая, пятая, легкие горели, голова кружилась. Я протяжно мычала и выгибалась. Поставили эпидуралку. Боль отступила, я смогла улыбаться, шутить и просто лежать. Полное раскрытие, меня начало тужить. Я перешла в родовую палату, опять стало больно. Я тужилась лежа, сидя, стоя. Рус был со мной каждую минуту, и если вначале я стеснялась и держала его рядом с головой, то в какой-то момент умоляла его посмотреть, не видно ли там в промежности чьей-нибудь головы. Но головы не было. Олеся Романовна засунула в меня руку по локоть, нашла потерянную голову и поджала губы.
– Придется делать кесарево, она не вошла в родовые пути, а если попытаюсь ее туда направить, могу свернуть ей шею.
Рус подписал какие-то бумаги, я тоже что-то подписала. Через пятнадцать минут меня уложили на операционный стол, разрезали и достали Чичу. Когда я ее увидела, то почувствовала, что повторила бы все это еще сорок раз.
– Так, сейчас все молчим, – хирург стал серьезен и сосредоточен.
– Ляззат, извините, но чешется, не могу терпеть, – шепнула я. Она аккуратно почесала мне нос. – Да, вот тут, спасибо.