Вот сидит как-то вечерком Евдокия в кухне, слёзы платочком утирает, да кухарке Анфисе жалуется на такую вопиющую несправедливость, к милому мальчику допущенную. И отец-то к Савушке несправедлив, старших сынов наделил, все в «столицах» живут, а Савушку сослал в этакую Тмутаракань! А у Савушки здоровьишка и так нет, теперь вот ещё от переживания и расстройства он кушать стал плохо… А ведь как хорошо всё было, когда они сюда только приехали!
– Сглазили, не иначе сглазили нашего Савелия Елизарыча! Чёрным сглазом! – помахивая укропом, басовитым голосом сказала Анфиса, – Свояка моего так же глазили, ей-ей, болел долго, а потом и вовсе помер, прости, Господи!
– Да кто же?! – испуганно спрашивала Евдокия, держа в руке флакон нюхательной соли, – Кто же мог, ведь он ещё дитя невинное, добрый, безобидный!
«Невинному дитя» шёл третий десяток, весу в нём было… ну, побольше, чем в обычном человеке его роста и возраста, но для няньки он всё равно оставался малышом.
– Ой, Дуся! Что ты! – Анфиса взмахнула в этот раз пучком петрушки, – Мало ли тут завистников?! Да всем завидно, что у Савелия Елизарыча прииск, папенькой оставленный, и доход он даёт хороший! Вот и сглазили, колдовством чёрным! Сама же видишь – прииск-то иссякать стал, и Савелий стал хиреть! Вон, намедни и кулебяку свою любимую не доел! А?! Вот! Я и говорю – как есть сглазили!
– Ох, горе! – Евдокия ещё сильнее побледнела и стала обмахиваться платком, – Что я матушке евойной скажу, ведь обещалася я за Савушкой приглядеть, божилася перед образа́ми! А что получается?! Этак, неровён час, сгинет он тут, вдали от семьи, и я вместе с ним!
– Надо к знахарке идтить! – пробасила Анфиса, – И немедля, иначе уже не помочь! Упустим время, и всё!
– Да как же узнать, где тут знахарка есть? – всплеснула руками Евдокия, – Кабы знать! Уж я бы за ценой не постояла, все бы свои сбережения, коих у меня и есть-то немного, а все бы отдала за Савушку!
Анфиса посмотрела на Евдокию прищурившись, потом отложила в сторону ложку, коей мешала там своё варево, выглянула за дверь кухни и не обнаружив ничего подозрительного, села напротив Евдокии и зашептала едва слышно:
– Была я намедни у лавошника, Антипа Никитина, взяла тогда сахару полтора фунта, и ещё уксус…
– Анфиса! – Евдокия стукнула ладошкой по столу, – Ты дело говори, а не про сахар!