– Как ты уже понял, я человек военный и по долгу службы прежде бывал в разных землях. Большую часть жизни я провел в походах. Их было очень много, и всегда, покидая дом, я прощался с ним так, словно видел его в последний раз, а когда возвращался, то встречался с ним будто в первый раз. Отвыкал от него и вновь привыкал. Странно, но это так. Походы помню все и довольно подробно, а вот жизнь в доме только какими-то разрозненными обрывками. Все походы были похожи один на другой, а в доме всегда все менялось. Кто-то старел и в мое отсутствие умирал, а кто-то вырастал до неузнаваемости, да так, что мне приходилось с ним знакомиться заново. Все это повторялось вновь и вновь, как будто я все время шел по кругу, – генерал замолчал, задумчиво улыбнулся, что-то еще вспомнив, а через какое-то мгновение изменился в лице. Оно вновь стало суровым. Ту Доу заметил это и то, что генерал очень сильно сжал в руке чашу. Они оба молчали.
– Когда-то и у меня была семья, – вдруг, как-то скорбно и тихо произнес генерал. – Мы жили не здесь. Я был в походе, а когда вернулся, то от моего дома остались одни руины. Тогда весь город был в руинах. Еще в пути мне сообщили о том, что там случилось. Я надеялся, что моя семья не пострадала, но этого не произошло, и моим надеждам не суждено было оправдаться. Мало кто уцелел. Город спал, когда затряслась земля, – генерал вновь замолчал, склонил голову и взволнованно стал тереть лоб. Ту Доу почувствовал, как в душе защемило. Ему стало жаль собеседника и от этого захотелось как-то успокоить его, сказать ему что-то сочувствующее, но не зная, как это сделать, и не найдя подходящих слов, он потянулся, осторожно взял кувшин и наполнил вином чашу, которую генерал продолжал держать в опущенной руке.
– Круг прервался, – придя в себя, прошептал генерал. – Больше нет семьи. Завершились походы. Пустота. – Он поднял голову и посмотрел на чашу. Ту Доу молча смотрел на него.
– Из всех радостей только оно и осталось, – подняв чашу, тихо произнес генерал и большим глотком осушил ее до дна.
Какое-то время они продолжали молчать, каждый думая о своем.
– Я знаю, что нечто подобное случилось и с тобой, – прервав раздумья, тихо сказал генерал. – Ничего не поделаешь. Нужно смириться. К сожалению, сил в человеке для смиренного существования оказывается достаточно. Даже после пережитой утраты. Гораздо сложнее найти теперь смысл жизни. К ак-то обрести его. Все зависит от того, для чего ты живешь после всего этого. Ведь что-то нужно делать. Как-то жить дальше. Когда о тебе заботится семья, ты не задумываешься о том, что она не вечна, и принимаешь ее внимание к себе как нечто само собой разумеющееся. Ты уверен, что это будет длиться всегда. Но когда ты остаешься в полном одиночестве, начинаешь понимать, что жил ты всегда благодаря ей и только для нее. Творил, страдал, терпел, проливал кровь и пот только ради нее. Оказывается, что только она всегда была смыслом твоей жизни. Родимая земля – это и есть в первую очередь твоя семья и лишь потом все остальное. Ты никому не нужен так, как нужен своей семье. Род человека – это дерево. Предки и пращуры – его корни. Семья же это его ствол. А дети – его ветви. Корни всегда остаются в земле, а ствол имеет разную судьбу. Ему всегда что-то угрожает: то ураган, то засуха, то пожар, а то и просто дровосек. Мы с тобой, Ту Доу, к нашей печали, оба уже становимся валежником. Ствола у нас нет, ветвей тоже. Но и мы можем сгодиться для чего-то значимого. Хотя бы для огня. Последнего, но жаркого и яркого, – генерал замолчал. Он смотрел в сад. Ту Доу, слыша его слова, всей душой соглашался с их правотой. Он был благодарен ему за этот первый между ними очень откровенный разговор. Все, что говорил генерал, эхом отражалось в его душе, находя там полное подтверждение.