Но сегодня – в свете заходящего солнца, слыша шум прибоя и видя её лицо, что обдувает морской бриз – хочется рассказать о себе чуть больше. Надеюсь, что когда-нибудь она тоже будет готова к подобному диалогу.
А пока я буду рядом. Время еще есть.
– У тебя красивый оттенок глаз, – произносит она. Я, как и при жизни, задерживаю на секунду дыхание. Абсурдно, призраки ведь не дышат. – И волосы. Эта прическа делает твои черты лица острее.
Улыбка тянется от одного края рта до другого. Мне неловко. Айви, судя по всему, нет, раз она так прямо заявляет о подобном.
– Хочешь, я тебя нарисую? – вздергивает темную бровь. – Тебе же наверняка интересно взглянуть на себя, спустя…
– Два года, – подсказываю. Она кивает.
– Да. Да и мне не помешает отвлечься. Я сейчас, – поднимается с места, буквально порхая над полом. Завороженно наблюдаю за её тонкой фигурой, скрывающейся в коридоре.
И думаю, что чувствую что-то другое. В корне отличающееся от того, что было раньше. Оно теплится, бьется, как сердце в груди. Горячее. Если бы мог, то дотронулся бы пальцами и наверняка бы обжегся.
Но оно того стоит. Такое ощущение, словно я возвращаюсь к тому, что потерял. Еще до смерти. Ту часть воспоминаний и чувств, которые до сих пор будто бы находятся под замком. Даже после смерти сложно подобрать подходящий ключ, чтобы выпустить их наружу. Произошло что-то плохое? Или просто не столь важное, чтобы об этом помнить? Не знаю. Да и не хочу, если честно.
По крайней мере, не сейчас. Потому что важнее утраты памяти оказывается Айви и то, как она вновь усаживается рядом, держа в руках карандаши и охапку листов.
Я улыбаюсь, прикрывая глаза. Хорошо.
Нет действия без причины, нет существования без оснований существовать.
©Франсуа-Мари Аруэ Вольтер
– У тебя её взгляд. Глаза Тома, а взгляд Ребекки. Такой же осмысленный и проницательный. Ты так похож на нее.
Бабушка осторожно коснулась моей щеки, обдав лицо теплом своей ладони. Длинные пальцы, с тонкой кожей и выпирающими косточками, были едва ли теплыми. Я всегда считал, что у бабушки красивые руки. Морщинистые в силу возраста, немного грубые, но все равно изящные – в прошлом бабуля была пианисткой, и пылящееся в её доме фортепьяно редко, но издавало разного рода звуки. Она всегда любила плавно перебирать клавиши, заставляя мелодию буквально плыть по воздуху, любила разрушать тишину, ловя чужие взгляды, любила отдаваться этому делу настолько, что восхищение так и витало вокруг. На одной из стен в её доме висели фотографии с выступлений: большая округлая сцена, окруженная светом, сидящая за фортепьяно бабуля. Она играла в театре, в музыкальной школе, обучая детей, играла на большей сцене и в своей гостиной. И хоть я знаю, что посвящала она эту игру своим зрителям, на самом деле играла она всегда для дедушки, наслаждаясь его реакцией и букетом чувств, что отражался во взгляде.